диабетическая, она совсем не сладкая, если вы хотите повкуснее, возьмите зефир. Иногда входная дверь открывается, хочется, чтобы на экскурсию зашел кто-нибудь знакомый, но на пороге возникают в основном бойкие бабушки. Хорошо бы присесть. Тогда спросим, какая там начинка, знаешь, раньше такая была, смотри, научились делать фантики, брат из Динабурга говорит, вот и вкусные у вас конфеты, но упаковка, халва, смотри, какая красивая, ей дурно, смотри, какая, она падает, девочка? Девочка?

Картинка расплывается, тетя Зина, мгновенно покинув первые ряды, окликает меня, похлопывает по щеке и приговаривает, источая едкий табачный запах:

– Опусти голову… Посмотри вниз… Получше? Погоди, не падай. Тебе нужно присесть.

Растерянно и нервно оглядывая пустой просторный центр магазина, она убеждается, что примоститься негде.

– Что тебе нужно купить? Я куплю. Ступай домой.

– Сметану. Я сама.

– Да ты на ногах не стоишь, так здесь душно! А сметана продается не здесь, детка ты моя. Во-о-он там продается сметана. Столько времени зря простояла в кондитерский отдел!

Она выводит меня на улицу, распахивая одну за другой тяжелые двери, и я вдруг осознаю свою уязвимость. Меня штормит, но легкий пыльный ветерок уже спешит на помощь, помогает перевести дыхание, возвращает резкость и очертания предметам. Лестница кажется бесконечной.

– Магазин построили, а присесть негде, чтоб им пусто было! – в сердцах говорит тетя Зина, усаживает меня на верхней ступеньке, забирает авоську и мои пять рублей. – Возвращайся домой, когда станет получше.

Я сижу на ступеньках новой Юдовки, разглядывая золотые отражения догорающего солнца в окнах лысых двухэтажек, вчерашнюю невысохшую лужу с мутной водой, людей, поднимающихся по лестнице и одаривающих меня нарочито равнодушными взглядами. Сижу и понимаю, что не вернусь домой так, без сметаны, потому что не знаю, как объяснить это маме.

– Пробы Манту делать не будут, слышала? Медсестра сказала, будет кое-что другое.

Я молчу, и она, не дождавшись реакции, пылая от нетерпения и возбуждения, продолжает:

– Сегодня будут отрезать головы. Чтобы посмотреть, как устроены наши мозги…

Я смотрю в ее глаза, сияющие лихорадочным блеском, и не могу определить, правду она говорит или врет.

– …потом, правда, пришьют обратно. Все головы. Все-все головы, ты не беспокойся. А Манту точно не будет.

– Как же они пришьют их обратно? – Скоро звонок, мне велено стереть с доски, а вместо этого я слушаю Лину, разинув рот. Тряпка чудовищно грязная, неприятно пахнет влажным мелом, центр доски весь изрисован вазочками, горшочками, кувшинчиками и другими образцами посуды для цветов, которые мы учились изображать на уроке.

– Ты не беспокойся, пришьют, медсестра сказала, что сначала отрежут, а потом пришьют как положено.

Я полощу тряпку и, пока с нее стекает белая вода, задумываюсь о том, что у человека внутри головы. А внутри шеи? Наверное, там какие-то толстые нити, а может, и тоненькие, невозможно отрезать их и пришить заново. Причем всему классу.

– Я тебе не верю, – говорю я, усердно лишая цветочные сосуды формы и содержания и отправляя их в небытие.

– Как хочешь, я только хотела тебя предупредить. Ты же боишься проб? Так вот, их не будет.

Я тебе не верю.

На моей первой парте для близоруких еще лежат краски и альбом. Еще стоит стакан с разноцветной гуашной водой. Она сверху синяя, снизу зеленая, цветы не успели раствориться в стеблях. Я не успеваю увернуться, по моей белой футболке текут гуашевые реки однородного муренового цвета, с подола форменной юбки капает на стул, на туфли, на пол, что это такое?

– Что это такое? На кого ты похожа?

Классная руководительница смотрит на меня сверху вниз с отвращением и изумленной улыбкой на надменных губах.

– Это Лина. Это сделала Лина.

Учительница смотрит в сторону девочек, которые с невозмутимым спокойствием прячут Лину за своими спинами, я жду, что Классная окликнет ее, сделает замечание и заставит извиниться.

– Значит, ты сама виновата, – говорит Классная.

Какое-то время я думаю, что у меня что-то со слухом. Что-то произошло, и уши стали неверно слышать. Нужно отрезать голову и проверить, все ли с ними в порядке.

– Ты сама виновата. Лина толкнула тебя нечаянно, не так ли? Проанализируй почему. Нужно было сразу вылить воду, а не держать ее на столе, верно? Запомни это. И впредь… не будь такой рассеянной.

Плакать хочется так сильно, что, кажется, проще умереть, чем сдержаться. Но, к счастью, звенит звонок на урок, все теряют интерес ко мне, а я к многострадальной футболке, пора идти в сестринский кабинет на пробы Манту.

Дома я пытаюсь застирать футболку, но гуашь въелась сильнее, чем казалось на первый взгляд. Я не знаю, что сказать маме, чтобы не услышать: «Значит, ты сама виновата», – мама всегда на стороне учительницы, и просто оставляю футболку в ванной.

Этой ночью мне снится молодой парень, который живет в сквере возле памятника. У его ног лежат отрезанные человеческие головы, а по их лицам течет сине-зеленая краска.

Этой ночью я впервые писаю в постель.

Я умер знойным июльским днем тысяча девятьсот сорок четвертого года, спустя девятнадцать с половиной лет после рождения. Всю последнюю неделю мы пробирались от деревни к деревне, в основном лесами. Пейзажи попадались впечатляющие, как ни странно, этим тоже можно развлечь себя. Временами меня посещали талантливые мысли. Даже превосходные. Я мог бы их прочесть тебе, но они потерялись. Обидно, конечно.

Что я помню… Я никогда не был безалаберным, вот что. Именно поэтому однажды все обязано было сложиться в мою пользу, понимаешь, мне должна была улыбнуться удача. Я так верил в свою судьбу…

Что я хотел еще сказать… Вероятно, я уже упоминал, что мошкара чудовищно отравляла жизнь, особенно назойливая в болотистой местности. А столько звезд я нигде и никогда не видел, даже в Ташкенте. Привалы случались, однако чрезвычайно короткие, не до любования звездами, когда необходимо продвигаться вперед. А вот сейчас у меня уйма времени, я постоянно смотрю на них. Я мог бы написать поэму о звездах. Я мог бы вернуться домой. Если бы моя звезда вынесла меня невредимым. Вообще говоря, я до сих пор на что-то надеюсь. Неужели нет никакой возможности? – вот что терзает и лишает меня покоя.

заварить чай какой-нибудь успокоительный, где сейчас взять липу, я переживаю, нет, я с ней не разговаривала

…а сейчас прослушайте последние…

что я ей скажу, она ребенок еще глупый, конечно, жалею, но если сама захочет, то сама и расскажет, ой ну

…в Ватикане состоялась встреча…

себя в восемь лет вспомни, вспомни, что она понимает

…ЦК КПСС Михаила Горбачева…

в поликлинику не пойдешь, нужна бабка такая шептунья, воды мне принесут святой, но

…Иоанном Павлом Вторым…

заговаривают такое, я знаю, мне рассказывали у одних

…глав советского и российского государства с главой католической церкви…

потом эту водичку пьют, и помогает

…по установлению официальных отношений…

в какой-то деревне

…между Советским Союзом и Ватиканом…

куда угодно поедем, конечно, не спрашивала учительницу, что я ей скажу

…астрофизическая обсерватория «Гранат»…

уже три раза, клеенку подстилаем, иногда и клеенка пропускает, чего так могла испугаться, запустила

…ракетой-носителем «Протон»…

воображение развито, я тоже была одна

…обращения вокруг Земли четыре дня…

и ничего, и отец пил по-черному, но я самостоятельная была, не то что

…Социалистическая единая партия Германии переименовала…

почему одиноко, в классе много детей, не знаю, но нет, не думаю, она бы сказала, я в ее возрасте

…на должность председателя избран…

недочега она, нет, я не стану спрашивать, сделаю вид, что все нормально, чтобы она не решила, что это что-то плохое, отвезем ее снять этот сглаз

…температура ноль минус два…

какую кошечку, я не люблю котов, ты знаешь, какой за собакой уход нужен, кто будет ухаживать? Может, ей и одиноко, но на собаку я не решусь,