У нее была высокая температура: над верхней губой блестели капельки пота. Когда я вошел, она перестала метаться, но продолжала безотчетно мотать головой. Медсестра оправила постель, помогла ей приподняться, подложив под спину гору подушек, и оставила нас одних.

– Подай мне духи, – попросила Доната, кивком показав на большой флакон, стоявший на комоде. Нажимая на резиновую грушу, она обрызгала воздух, создав ароматное облачко из духов, которыми она обычно пользуется и запах которых устоялся в комнате. – Ты не должен помнить, что и от меня пахнет потом. С твоей стороны нечестно являться, когда я в разобранном виде. – Еще она добавила, что неприбрана, непричесана: – В таком виде мне нельзя показываться на людях.

И только тут заметила, что впервые обращалась ко мне на «ты». Это ее рассмешило:

– Сказанного не воротишь! Я начала, но обещай, что последуешь за мною. Раз уж нам уготовано оставаться лишь добрыми друзьями, давай, по крайней мере, обращаться друг к другу на «ты» и просто по имени.

Я смотрел на нее как зачарованный: какая она маленькая, до чего хрупкая под этой простыней и какое безумное возбуждение сияет в ее глазах на пылающем от жара лице.

– Как тебе моя комната?

Я не успел еще осмотреться. Помещение было необычайно светлым, судя по прозрачной полутени, заполнявшей комнату сквозь прикрытые жалюзи. Мебель прекрасная, старинная, разумеется, не больничная. На стенах картины, тяжелые шторы. Дверь в ванную комнату была приоткрыта: солнце неистово играло всеми красками на хрустальных предметах, стоявших на полке.

– А моя ночная рубашка тебе нравится?

С лукавой улыбкой она растянула вырез рубашки, нырнула руками под шелк и подняла на ладонях, сложенных чашечкой, обе груди. Я как ошпаренный вскочил со стула, чем ее рассмешил:

– Погоди, пуританин, – сказала она, – это еще только цветочки…

Взрыв кашля не дал ей договорить. Она дышала с душераздирающим свистом между одним приступом и другим. В пароксизме удушья вскидывала руку и трясла ею, словно загребая воздух и наполняя им легкие.

«Отойди!» – требовала она жестами и едва могла говорить, повторяла вслух то же самое; больше всего она опасалась брызг слюны, верных проводников заразы.

Наконец приступ прекратился, перешел в короткое сухое покашливание, которое ставит частые многоточия в высказываниях Донаты. Она сидела в постели и тяжело дышала; к потным вискам прилипли волосы.

– Видел? – сказала она обыкновенным, констатирующим тоном. – Это был «респираторный кризис». – И вдруг ни с того ни с сего расплакалась. Плакала тихонько: слезы текли по щекам, а она их не вытирала.

Я не знал, что делать. Кончиками пальцев прикоснулся к ее лбу: он был раскален, температура, вероятно, очень высокая. Стал искать колокольчик, чтобы позвать медсестру, но Доната вдруг взбеленилась и чуть ли не криком кричит: это еще что за фокусы? Мы всего пару минут наедине, зачем ты зовешь посторонних? Или ты решил, что я плачу из-за высокой температуры?

– Я обожаю температуру, она сжигает меня, как жизнь в минуты высшего наслаждения, и я начинаю грезить…

Бред продолжался с минуту, она шептала, что после обеда собирается ехать верхом; вероятно, она забылась и на мгновение представила, будто находится дома, как еще пару лет назад, потому что позвала отца по имени. Потом встряхнулась и вернулась в эту действительность. Снова заплакала и вдруг накинулась на меня:

– С какой стати, по-твоему, я раскисла? По твоей милости, сударь, из-за того, что я выгляжу как больная, мерзкая тварь, вся в поту и соплях. Убирайся! Твое милосердие невыносимо!

Я должен был выйти из палаты, дать ей успокоиться. Стоя в коридоре возле ее двери, я слышал звуки плача; потом они стихли. Но еще погодя послышались стоны, напоминавшие мяуканье брошенного котенка. Я повернул тихонько ручку и неслышно вошел в палату.

Она лежала на боку и была видна мне со спины. Прилипшая простыня обрисовывала контуры ее тела. Она смотрела в зеркало шкафа, и мне от двери было видно отражение ее лица с полуприкрытыми веками, по которому блуждала улыбка. Рукой, опущенной под простыню, она нежно и без устали поглаживала себя между ног. Думаю, прошло больше минуты прежде, чем я сообразил, чем она занимается. Я застыл и смотрел, как зачарованный, слегка в испуге и не отрывая глаз.

Она приоткрыла веки и увидела мое отражение в зеркале. Растянув в сладострастной улыбке губы и перевернувшись на спину, она продолжала себя ласкать. Рука под простыней ускорила движения, Доната застонала сильнее. Она смотрела на меня из-под полуопущенных век с выражением мстительного удовольствия. Я был обескуражен не только тем, что лицезрел, как она бесстыже мастурбирует, но и тем, что лицо ее в это время стало неузнаваемым: это было лицо обезумевшей женщины. Внезапно она изогнулась и издала вопль; когда угас последний спазм удовольствия, упала на постель, как мертвая, и через минуту уже спала.

Мне понятно сейчас, сколь велика сексуальная мания, вызываемая этой болезнью. Находясь в полусознательном состоянии вследствие лихорадки, Доната, конечно же, не отдавала себе отчета в том, что я действительно нахожусь в ее комнате, в реальном измерении, подле нее. Я был лишь одним из призраков, населяющих ее эротические сны. В дальнейшем она ни разу не возвращалась к этому эпизоду. Но во мне тем не менее живет червь сомнения: я все же думаю, что осознавала, хотя бы и в полубреду, и намеренно привела меня в состояние шока, дабы извлечь из зрелища наслаждение более тонкое и порочное.

Так это или нет, но она заставила меня часами думать о ней и о сексе. Ночь я провел без сна, молился Богу и про себя повторял отрывки из отцов церкви о наиболее действенных способах укрощения плоти, те из них, которые удавалось вспомнить.

4

Мальчишки из Сольвены сторонятся девочек. В школе они обучаются совместно, поскольку тут всего один класс (хотя и в нем девочки выделены в отдельный ряд); и даже когда кончаются уроки, то и в обычном ребячьем гомоне и толкотне они стараются держаться друг от друга подальше: девочки собираются в свою стайку и с видом недотрог уныло бредут домой по тротуару; а мальчишки, в подражание взрослым, выкатываются на деревенскую площадь и там затевают игры или от нечего делать зверски докучают мулам (мальчишечий народ, известное дело, всегда приятель погонщика мулов).

При всем том я уверен, что они уже знают, что такое секс, что уже втихаря рассмотрели половые органы своих подружек и на примере племенных баранов и быков поняли, как это делается. Я ведь тоже из деревни и в их возрасте