В нашем вагоне умерло восемь человек. В других – примерно столько же или больше. Когда поезд отправлялся, его пассажирами было около трех тысяч человек, но более семисот умерли в дороге.

Я попытался определить, куда мы едем. Судя по количеству снега и слишком низким температурам для конца марта, а также учитывая направление движения нашего поезда, я решил, что, должно быть, мы находимся на Крайнем Севере России. Конечно, нам не говорили об этом, а любые попытки пообщаться с местными жителями в те короткие периоды, когда нам позволяли выглянуть из окон, строго пресекались.

Нас высадили, чтобы еще раз мы могли вымыться, а также провести дезинфекцию нашей одежды. Стало очевидно, что мы приближаемся к пункту нашего назначения. Нас разбили на небольшие группы. По обеим сторонам железной дороги тянулся лес, пролегая на многокилометровые расстояния так далеко, что не было видно ни конца ни края. Наконец мы прибыли.

Вместе с тремя товарищами мы прижались к двери, ожидая момента, когда сможем выпрыгнуть из поезда. Снежные сугробы доставали нам до пояса. На вышках, располагавшихся по кругу, стояли охранники, держа при себе овчарок и не спуская с нас дула автоматов, готовые немедленно пристрелить любого, попытавшегося убежать. Таковым был наш приезд в Сибирь.

Много недель мы провели в полумраке вагонов, и теперь яркий солнечный свет ослепил нас. Мы строем вошли в лагерные ворота. Мой друг Ульрих ел снег, собранный с окна в вагоне, и теперь совсем разболелся и обессилел. Чтобы не упасть, он повис на наших плечах, и мы тащили его.

Ворота захлопнулись за нами, и мы увидели лагерь перед собой – бревенчатые дома с деревянными крышами, крытыми дранкой. Меня вместе с большим количеством других пленников поместили в сравнительно большой дом.

Охранники распределили нас по разным баракам. Около ста человек поместили в барак, ближайший к воротам. Мы с друзьями присоединились к другим заключенным. Типичное для тюрьмы зловоние и полумрак слабо освещенной комнаты создавали не слишком-то гостеприимную атмосферу. Дневной свет едва пробивался сквозь окна, забитые картоном.

Не успели мы разложить вещи на свои койки, как Ульрих бросился к окну, держа в руке жестяную банку.

– Куда ты собрался? – закричал Ханс, негласно считавшийся старшим в нашей компании.

– Я очень хочу пить. Надо попробовать достать немного снега, – ответил он нетерпеливо.

– К нему потихоньку возвращаются силы, – заметил я.

– А ведь он с трудом шел, когда мы выходили из поезда.

К этому времени наш друг уже вернулся и поставил банку со снегом на печку.

– Разве ты не видишь, какой грязный снег? – спросил Ханс.

– Не твое дело. Мне главное что-нибудь выпить. Я умираю от жажды, – ответил Ульрих, почти разозлившись.

Прошло несколько минут. Не дождавшись, когда снег растает полностью, он вытащил ложку и начал есть его.

– Ну разве ты не можешь подождать совсем немного, когда снег растает и вода закипит? – просящим голосом обратился к нему Ханс.

– Тебя никто не просил следить за мной. Ханс увидел, что спорить бесполезно.

Вскоре состояние Ульриха сильно ухудшилось, и его отправили в госпиталь вместе с другими больными, которых набралось несколько человек. Здание больницы было обшито деревянными планками, выкрашено в белый цвет и никак не походило на место, где можно выздороветь. Крысы сновали там постоянно. То, что мы ели, с трудом можно было назвать пищей. Наш друг пострадал от дизентерии, потому что не думая пил грязную талую воду.

На следующий день я шел по лагерному двору и снова увидел Ульриха. Он был мертв. Его голое тело лежало на санях. Всех умерших свозили в сарай и ждали, когда наберется большое количество мертвых, чтобы потом закопать всех сразу в общей могиле. До этого момента человеческая смерть не влияла на меня так сильно, но сейчас умершим был мой хороший товарищ.

Позднее я понял, что случилось с одеждой Ульриха: санитары, работавшие в госпитале, украли, а потом продали ее. Немецкие вещи пользовались спросом у русских.

Среди нас находилось два католических священника, один из которых был смертельно болен. Мы наблюдали душещипательную сцену, когда молодой священник причащался перед тем, как его глаза закрылись навеки. В такие моменты лишь вера в Бога помогала выжить нам. Но сейчас мне хотелось бы знать, что за сила давала нам веру в Господа, ведь христианами все мы только лишь назывались. Что касается меня, то раньше я никогда не верил в чудеса. А сейчас все мы были беспомощны и вынуждены смириться с неизбежным будущим. Наши жизни находились в чужих руках, и мы ничего не могли поделать с этим. Как никогда больше в своей жизни, мы нуждались в Божьей помощи. Почти всех нас сплотила вера в Господа.

По крайней мере, в лагере нас регулярно кормили. В основном ежедневный рацион состоял из капусты (свежей, тушеной, вареной), репы, хлеба (часто пшеничного) и каши, приготовленной из овсяных хлопьев. Вместе с этим нам давали соленую треску, после которой невыносимо хотелось пить. Мясом нас почти не кормили, а когда давали масло, то это были такие маленькие кусочки, что их можно было разглядеть только под микроскопом. Порции, которые мы получали, были очень маленькие. Не всем удалось выжить в таких условиях: голод и к тому же столь резкая перемена климата. Многие умерли сразу, многие – впоследствии.

Четыре главные болезни свирепствовали в лагере и ежедневно уносили человеческие жизни. Прежде всего, холера стала причиной постоянной диареи, из-за которой организм ослабевал до такой степени, что очень скоро заключенные умирали. Многие погибли от водянки. Их сразу было видно по отекшим ногам и лицам. Многих свалила эпидемия гриппа. Наравне с этими болезнями люди часто умирали от истощения, так и не сумев приспособиться к еде.

Для профилактики этих болезней охранники давали нам специальные лекарства, которые мы называли виски, так как давали их в стаканах, предназначенных для виски. Все эти лекарства имели один вкус, но отличались по цвету. Против холеры нам давали таблетки.

Я могу сказать без сомнения, что 50 % всех смертей происходило из-за недостатка квалифицированной медицинской помощи, а еще 50 % – из-за плохого питания. Казалось, в Советском Союзе не было настоящих докторов, и это подтверждало количество умерших пленников. Как правило, врачи не учились больше двух семестров. Порой они не могли даже наложить шину; им не хватало элементарных знаний. Иногда из сорока или пятидесяти госпитализированных в день умирало пять – семь человек.

Ко всему прочему русские были заинтересованы в том, чтобы продать немецкую одежду, снятую с покойников. Они организовали своеобразный бизнес и иногда даже не дожидались, когда бедняга отойдет в мир иной, и стаскивали с него одежду.

После приезда в лагерь нам объявили, что у нас есть десять дней, чтобы прийти в себя после изнурительной поездки, подлечиться и приготовиться к работе. Но уже через несколько дней, как раз на Пасху, нас заставили приступить к работе. Я не мог понять, почему нас заставляют работать в Великий праздник. В любом случае обещание, что у нас будет десять дней на отдых, никто не сдержал.