чтобы забаррикадировать коридор телами тех, кто решиться пройти этим путём без позволения хозяев.

За постом находился внутренний двор. Когда-то он наверняка имел отношение к тюрьме, а сейчас одновременно походил на прачечную, кухню, хлев, амбар и детскую. Шум, гвалт. В одной стороне натянутое на верёвках бельё, в другой столовские печи, на которых что-то варят, кипятят. По двору снуют женщины, дети, козы, куры. Мужчин почти нет, только старики. Оно и понятно, кто-то должен добывать пропитание. Ни о какой социальной поддержки речи идти не могло — не то время и не те обстоятельства.

Всё это напоминало жилой блок, только под открытым небом. Хотя спали люди, скорее всего, не здесь, во всяком случае, не все. Тюрьма большая, камер хватает. Мне кажется, Контора зря пустила это место на самотёк, из него можно было сделать неплохой филиал Загона в качестве аванпоста на границах с Водоразделом и конгломерацией.

Мы прошли краем двора мимо забранной решёткой арки, служившей когда-то проездом для техники. Люди при виде меня замолкали. Дети указывали пальцами. Со всех сторон слышался шёпот: людоед… Не любят здесь миссионеров, серьёзно, видать, наследили. Одна старуха спросила, шамкая:

— Сивер, хде людоеда свежевать станете? На площади али у себе?

— Не знаю, как Гвоздь велит.

— На площадь ташшыте. Пущай народ полюбуется на кровопивца.

Миновав арку, поднялись по ступеням широкого крыльца. Когда-то он был застеклён, но теперь от былой красоты остались только рифлёные столбы по углам и балясины между ними. Возле внутренних дверей стоял боец с автоматом. Я обратил внимание, у местной охраны на левом рукаве красовался самодельный шеврон: на чёрном поле красный ромб. У дикарей, захвативших меня, шевронов не было.

Боец открыл дверь, и мы оказались в прохладном вестибюле. Нас уже ждали четверо. Без лишних разговоров на голову мне надели мешок и затянули петлёй. Сердце ёкнуло. Что они собираются делать? Взяли под руки, повели. Ступени, поворот, опять ступени. Босыми ногами я чувствовал холод пола. Подвал? Шуршание подошв ботинок сопровождающих отражалось от стен осторожным эхом.

Звякнула цепь. Меня уложили на пол, надавили коленом на поясницу. В затылок уткнулся ствол. Предупредили тихо:

— Дёрнешься, убью.

Срезали скотч с запястий, велели вытянуть руки, нацепили кандалы. Снова загремела цепь, и меня неудержимо потянуло вверх. Запястья сдавило, от боли я едва не закричал.

Сняли мешок.

Две лампочки над головой освещали квадратное помещение. Пахло сыростью. На стенах непристойные надписи, стишки, корявые рисунки. Там, где краска облупилась, получалась неказистая стилизация под лофт. В начале семейной жизни Данара настаивала, чтобы мы отделали так нашу кухню. Но, во-первых, она слишком маленькая, во-вторых, возникало ощущение, что ты в подвале, а в подвале я обедать не привык. Хотя сейчас бы не отказался. Трое суток не ел.

Я стоял по центру, вернее, висел, с трудом доставая кончиками пальцев ног до пола. Боль в запястьях с каждой секундой ощущалась острее, я скрипнул зубами, и кто-то за моей спиной сказал:

— Цепь ослабь.

Ослабили. Боль пошла на убыль.

— Ко мне разверните.

Двое взяли меня за локти, повернули. Блок, на котором висела цепь, скрипнул.

— Сивер, с чего ты решил, что это миссионер?

Передо мной стоял мужчина лет шестидесяти. Невысокий, плотный, седая борода аля-Хемингуэй. Он и сам чем-то походил на писателя, вот только армейская парадная форма делала это сходство смешным.

— Да ты глянь, Гвоздь, глянь. — Сивер ткнул пальцем в мою сторону. — Плащ, как и положено. Рожа прям натурально людоедская. Вон какую нажрал.

— У нас через одного рожи людоедские, что ж мне теперь всех свежевать? А плащ… Плащ с тела снять можно. Иди, пройдись по двору, десятка два точно найдёшь. Это не показатель. Лучше признайся, что решил статов срубить по лёгкому. А, Сивер?

— Да как же! Он заряжен!

— Я тоже заряжен. И что? Людоедом меня назовёшь?

— Тебя нет. Ну, Гвоздь. Ты в авторитете, хозяин Квартирника, тебя все знают. А этот… Ну глянь ты.

— Гляжу, Сивер, гляжу. Зарядка у него уже заканчивается, блеска почти нет.

Гвоздю надоело с ним спорить.

— Последний аргумент тебе, Сивер. Капустин, спусти с него штаны.

С меня стащили брюки, трусы. Я дёрнулся, но тут же для успокоения получил по почкам.

— Смотри, Сивер, — Гвоздь кивнул на моё сжавшееся хозяйство. — Примас своим миссионерам яйца режет. У этого оба на месте. Можешь даже сосчитать: первое, второе. Так что хвостик тебе свинячий, а не награда. И штраф за ложную тревогу. Пятьсот статов. Сроку месяц. Не заплатишь, я тебя самого кастрирую. Танцор, тебя тоже касается.

— Как же так, Гвоздь?

— А вот так.

Хозяин счёл разговор с дикарями законченным и обратился ко мне. Рассматривал минуты, покачивая головой.

— Кто ж ты на самом деле, бедолага? Плащ миссионерский, одежда загоновская, штрих-код на запястье. Говоришь-то хоть по-русски?

— Могу по-английски, — прохрипел я. — И по-немецки тоже. Ты на каком предпочитаешь?

По почкам прилетел новый удар. Я выгнулся и заскулил. Сука-а-а… Наногранды нанограндами, а боль никто не отменял.

— За что⁈

— За наглость, — хмыкнул Гвоздь. — Забыл, что старшим грубить нельзя? Отвечай по существу, и будет тебе счастье. Готов к разговору?

— Как тут не согласиться. Готов.

— Отрадно слышать. Так кто ты такой?

Я закашлялся.

— Можно сначала штаны надеть, а то неуютно как-то. Да и не прилично в приличном обществе без штанов находиться.

Гвоздь кивнул, и на меня натянули штаны.

— Слушаю тебя. Только рассказывай так, чтоб я поверил. А иначе… Ребятушки, покажите ему, чем мы любим преступников потчевать.

Мужик в белом халате и лицом законченного садиста, которого хозяин обозвал Капустиным, подкатил столик и продемонстрировал хирургический набор: ножи, щипцы, расширители и прочий инструментарий, от которого стало холодно. Когда старуха говорила про свежевание, я думал, это форма речи такая, оказалось, всё по-настоящему. И сразу захотелось говорить только правду.

— Загонщик я. Ты же видел штрих-код. Да и одежда…

— Не показатель, — мотнул головой Гвоздь. — Среди моих квартирантов столько татуированных, что я удивляюсь, как сам до сих пор штрих-код себе не наколол. Капустин, ну-ка сними с него перчатку, чтоб сговорчивее был.

— С какой руки?

— Да пусть с левой.

— Гвоздь, — качнулся Сивер, — народ во дворе просил, чтоб его на площади свежевали. Уважь людей.

— Им тоже останется. Приступай, Капустин.

Здоровяк взял скальпель, крючок.

— Да погодите вы! — взвизгнул я. От страха тело покрылось липким потом, в горле запершило. — Погодите… Я реально с Загона. Миссионеры меня в Придорожном взяли месяца полтора назад. Я в рабочей бригаде был, охранником. У вас в тот день электричество обрезали. Примас хотел меня в миссию взять, бухтел всякую хрень про Великого Невидимого, перед посвящением наногранды вкололи. А я сбежал. Не верите? Вот у этих, — я кивнул на Сивера, — планшет мой и ножи!

— Ножи? — вскинул брови Гвоздь. — Какие ножи? От Гудвина? — и развернулся к дикарю. — Ну-ка, усач, выворачивай карманы.

Сивер попятился. Подручные хозяина прижали его к стене, обшманали, вытащили ножи, планшет.

— Гвоздь… — затрясся усатый. — Это не по закону. Мы хабар по чесноку взяли.

— Ты мне про закон лепить вздумал? Я здесь закон! А ты плесень. Я же предупреждал, чтобы весь инклюзив от брата Гудвина несли мне. С баблом не обижу, доверием обласкаю. А ты, сучий потрох, скрысятничал. И ты тоже, — повернулся он к Танцору.

Молодой рухнул на колени.

— Хозяин…

— Я вам кров дал, работу подкидывал, надеялся в основной состав перевести, а вы вон как со мной, да? Ах вы крысы. Две поганых, наглых крысы. Что ж теперь с вами делать? Освежевать? Что ты там говорил, Сивер? Людей уважить? Вот и уважу. Капустин, давай обоих на площадь. Давно у нас народ не веселился.

— Хозяин! — снова запричитал Танцор. — Это не я, это… хозяин!

Дикарей уволокли. Танцор попробовал упереться, но несколько ударов в живот лишили его способности к сопротивлению. Быстро у квартирантов с расправой.

Гвоздь обошёл меня со спины, постоял немного и шепнул в ухо:

— А ты опасный… Как тебя?

— Дон.

— Ты опасный, Дон. Два ножа у миссионеров отжать. Как сумел-то?

Я не стал ничего скрывать, очень не хотелось вслед за Сивером и Танцором отправляться на площадь.

— Один мне выдали для тренировок. Я на рукояти инициалы свои нацарапал, потому что после посвящения насовсем обещали отдать. А второй у Урсы забрал. По темечку ей заехал, когда она с послушником сношалась.

— У самой Урсы? Ох, ты.