патриарха Сергия открыл новый источник: то были церковные драгоценности, сосуды, предметы культа из драгоценных металлов, щедрые дары и пожертвования императоров и частных лиц, оставшиеся от старых добрых времен. Все драгоценности из церквей столицы, а вероятно также и других городов, переплавлялись на металл, из которого чеканили деньги.[178] Жертва, принесенная церковью, имела характер займа, так как император обещал возместить церкви взятые у нее драгоценности, и счастливая судьба позволила ему исполнить это обязательство. В связи с необходимостью водворить экономию в расходах на содержание клира столичных церквей и патриархии были изданы около этого времени два указа, дошедшие до нас. Первый, от 619 года, является по существу повторением указа, изданного в 612 году, в котором точно определено число клира со штатным содержанием в храме св. Софии и Влахернском храме Богородицы. Второй, относящийся, вероятно, к 620 году, заключает в себе подробно мотивированный запрет членам провинциальных клиров являться в столицу с целью пристроиться здесь и обеспечить себе средства существования.[179]

Когда деньги нашлись, явилась возможность заняться организацией военных сил государства. Скудное предание не сохранило никаких известий о формировании новых полков и вербовке солдат. Но у Феофана есть заметка под 621 годом, что Ираклий переправлял на малоазиатский материк «европейские полки» (τα στρατεύματα τῆς Ευρῶπης).[180] Бессилие империи перед аварами и нашествием славян в течение почти 20 лет, протекших со времени воцарения Фоки, не позволяет предполагать, что заключение мирного договора с аварами дало возможность извлечь из западных областей значительное число полков из той гарнизонной армии, какая существовала при Маврикии и создавала возможность экспедиций Приска и Петра за Дунай. Но самый факт переселения в Азию европейских полков не подлежит сомнению и доказывается тем, что впоследствии в юго-западной части Малой Азии существовала фема фракийцев, τῶν Θρςίκησίων. Старые полки во времена Ираклия не представляли боевых и тактических частей, а являлись лишь кадрами для комплектования экспедиционной армии. Таким образом, и перевод полков из одной страны в другую представлялся переселением военных людей с их семействами и домашним скарбом, что требовало, помимо больших расходов на переселение, забот об устройстве переселенцев на местах нового расквартирования. Каково было количество людей, переселенных Ираклием из европейских провинций, на это нет никаких указаний. Во всяком случае «европейские полки» составляли лишь незначительную часть тех контингентов, которые представляли малоазиатские провинции с их населением, малопострадавших от персидских вторжений. По всей вероятности, в армии, расположенной в гарнизонах по городам Малой Азии, шла подготовка людей к службе с гораздо большей интенсивностью, чем то бывало, когда не предстояло никакой войны и люди военного звания занимались в течение зимы торговлей, ремеслами и другими своими работами, на что жаловался еще Юстиниан и о чем упоминает автор «Стратегикона Маврикия».

Обязанности главнокомандующего взял на себя император. Но это случилось не без протеста и борьбы. Более чем двухсотлетняя традиция византийского двора была за то, чтобы император лишь направлял ход государственной жизни из центра империи, и когда Маврикий захотел в 592 году, по памяти о своем боевом прошлом, стать во главе армии, то это его решение вызвало живейший протест при дворе, который поддержал и патриарх.[181] Старого воззрения на роль императора в государственной жизни держались многие и в кругу воевавших сановников, и Георгий Писида сообщает, что по этому поводу шли совещания, в которых обнаружилось резкое разногласие, парализовавшее и самую решимость Ираклия.[182] После долгих колебаний Ираклий отстоял свое мнение и начал готовиться к трудным обязанностям главнокомандующего для предстоявшего похода против персов. Он покинул столицу и зиму 621-622 года провел в самом строгом отчуждении от великосветской жизни двора, связанной старым, давно сложившимся этикетом, обязательным для императора. Он поселился во дворце в Иерии на азиатской стороне Босфора. Подготавливая себя к роли главнокомандующего, он изучал теорию военного дела по научным сочинениям и составлял план кампании, который ему удалось впоследствии блистательно выполнить. Кто были его помощники в этом трудном деле, об этом предание не сохранило сведений, и Георгий Писида, прославляя Ираклия, говорит только о нем одном. По тяжким условиям того времени служилая знать оскудела опытными в военном деле людьми, и в первые годы правления Ираклию импонировал даже Филиппик, который не выказал никаких военных талантов при Маврикии. Теперь и его не было в живых. С течением времени выдались способные люди, в числе их был брат Ираклия Феодор и несколько членов армянской знати.

Первым предварительным условием возможности начать войну с персами было обеспечение мира с аварским ханом, и Ираклий достиг этого дорогой ценой. Ежегодная дань была увеличена до 200 тысяч номизм и в обеспечение уплаты ему были выданы заложники. Это были Иоанн, он же Аларих, незаконный сын императора, Стефан, сын его сестры Марии и брат его жены, Мартины, и Иоанн, побочный сын патриция Вона.[183] В письменных сношениях с ханом император называл его своим сыном, а тот его — отцом и благодетелем. В письмах к хану перед отъездом Ираклий поручил ему опеку над своим сыном и царством.[184] Обеспечив себя с этой стороны, Ираклий мог выступить в поход. Заместителем трона он оставил своего старшего сына Константина, который получил титул августа на первом году жизни и считался его соправителем; а ввиду его малолетства опека над ним и регентство на время отсутствия Ираклия были предоставлены патриарху Сергию и магистру Вону.

Отъезд в армию был назначен на второй день праздника Пасхи, т. е. 5 апреля (622 года). Прощание с двором и столицей было обставлено весьма торжественно, о чем сохранил несколько подробностей Георгий Писида, сопровождавший Ираклия в этом походе. — После церковного служения в храме св. Софии, где произошло затем прощание с двором, император вышел к народу со знаменем в руках, на котором был образ Нерукотворного Спаса.[185] Прощаясь с народом, Ираклий дал клятву сражаться с врагом до смерти и заботиться о своих подданных, как о родных детях. Готовая к отплытию эскадра ждала императора в гавани, и он вступил на свой корабль. Плаванье продолжалось один день. Конечным пунктом его была гавань Пилы на берегу Астаканского залива Пропонтиды, лежавшая южнее Никомедии.[186] Переезд был не вполне благополучен. Дул сильный встречный ветер, и близ Герейского мыса императорский корабль сел на риф. Дружными усилиями матросов, в которых Ираклий принял личное участие и разбил в кровь руку, опасность была предупреждена, и дальнейшее плаванье обошлось благополучно.[187]

Хотя поэтическое описание Георгия Писиды совершенно ясно, но так