Прошло пять недель после ежегодной взбучки от моего бухгалтера за плохое ведение учета («В тюрьме тебе придется очень несладко, Адам»), а я до сих пор добросовестно сохраняю все чеки. В какой-то момент в феврале это все непременно пойдет к чертям. Однако пока я образцовый хранитель чеков с плакатов социальной рекламы налоговой: химчистка штанов, на которые случайно написала пациентка из женской консультации; триста фунтов за курс по дополнительным реанимационным мероприятиям, по какой-то причине обязательный для моей работы, но на который больница не дает ни денег, ни учебного отпуска (можешь заимствовать у меня эту загадку бесплатно, Румпельштильцхен[75]); новый стетоскоп, после того как прежний немного… засорился кровью.

В родильном отделении особо нет проблем, поэтому я плетусь в ординаторскую в надежде чуть-чуть вздремнуть. Это слишком оптимистичная затея и в лучшие времена, но сегодня кровать, никогда не отличавшаяся роскошью, оказалась лишена не только постельного белья. Таинственным образом исчез и матрас. Гадаю, куда он мог деться. Может, забрали на дезинфекцию? Может, просто стерся? Он определенно не был особенно толстым. Или же его продали, чтобы помочь в борьбе с углубляющейся Марианской впадиной в больничном бюджете? После того как столовую заменили торговым автоматом, меня уже ничто не удивит.

Меня так просто не отпугнуть. Я, наверное, принял бы холодные объятия смерти, если бы это было единственным шансом прилечь. Пробуя улечься на деревянный поддон, я сразу же понимаю, что это лишь грозит хронической травмой спины, нехотя признаю поражение и спускаюсь обратно к себе на этаж.

Прежде чем уйти, я останавливаюсь у того, что лондонский риелтор мог бы назвать студией, но на самом деле явно представляет собой чулан, который убедили притвориться туалетом. Сидя в нем, обнаруживаю, что полотенца для рук тоже куда-то пропали. Возможно, урезая бюджет, руководство решило признать сухие руки роскошью – я нисколько не удивлюсь, если однажды приду на работу и не увижу других «излишеств», таких как лампочки и стены.

Затем я понимаю – несколько запоздало, – что нет и туалетной бумаги. Черт. К счастью, голь на выдумки хитра. Видимо, в конце года снова придется объяснять бухгалтеру, почему у меня не осталось никаких чеков.

Понедельник, 15 декабря 2008 года

Целый день я провел в отдаленной больнице, принимая выпускные экзамены у студентов в качестве одолжения профессору, которого видел только раз в жизни. Не то чтобы у меня был выбор. Это все равно что сделать одолжение мчащемуся на тебя поезду, отпрыгнув с его дороги. Кроме того, мне пришлось взять отгул в счет драгоценных дней отпуска (сообщать об этом Г. я не стал). Как бы то ни было, мне выпала возможность весь день провести сидя, а не на ногах. И при этом в кои-то веки ничего не могло случиться, если я вдруг отвлекусь. Разве что какой-нибудь крайне нерадивый студент мог стать врачом – ничего, ерунда.

Моя роль в этой низкобюджетной версии «Хрустального лабиринта»[76] на гинекологическую тему сводилась к оценке способности студентов проводить вагинальный осмотр. На кушетке лежала часть расчлененного от пупка до колен манекена, будто фокус с распиливанием женщины пополам вышел из-под контроля или же это была сварливая тетка Вещи из «Семейки Аддамс». В моем контрольном списке – двадцать действий, которые должны совершить студенты, и я ставлю галочки на планшете, словно инспектор на заводе. Мои незадачливые подопечные обязаны относиться к манекену как к живому пациенту, поэтому помимо стандартных пятнадцати галочек, которые они должны заработать, им следует представиться, объяснить, что они собираются сделать, получить согласие, обработать руки антисептиком и надеть перчатки.

Я завалил только одного студента. Тот пропустил все предварительные шаги: он просто зашел в комнату и, не говоря ни слова, засунул руку внутрь. Без перчатки.

Другой студент сказал манекену: «Сообщите, если вам будет некомфортно, сэр», и я чуть не прыснул со смеху. Я списал это на нервы, а не на неумелость, поскольку он немедленно извинился раз тридцать и спросил, провалил ли экзамен. Нет, не провалил – у меня не было поля для галочки за правильное определение пола пациента.

Пятьдесят или около того студентов, два литра кофе и тарелка печенья с ванильным кремом спустя я сижу в пабе с Кевином.

Кевин – мой университетский друг. Он написал мне на прошлой неделе, что подал заявление на увольнение и в конце года бросает работу ординатором, чтобы стать актером, о чем давно мечтал. Я отреагировал на его СМС так, словно он записался в тату-салон, чтобы наколоть на все лицо паутину, и решил встретиться с ним, чтобы отговорить. «Было бы здорово увидеться до Рождества!» – ответил я, подразумевая под этим: «Нет! Не вздумай! Не забывай, что работа важнее счастья…»

Мы договорились встретиться рядом с больницей, в которой я принимаю экзамен. Ни он, ни я толком не знаем района.

Издательство Lonely Planet еще не начало выпускать путеводители по тем гадюшникам, на одних улицах с которыми имеют привычку находиться больницы НСЗ, поэтому мы устраиваемся в первом попавшемся пабе в ста метрах от вращающихся дверей для входа в больницу. Это было нашей первой ошибкой: паб был из тех, которые близнецы Крэй[77], вероятно, предпочли бы обойти стороной, чтобы не нарваться на нож. Держатели заведения отдали небольшую дань праздникам, распылив полканистры декоративного снега на двух незаколоченных окнах, а также развесив над барной стойкой выцветшие картонные цепи.