Марьяна ахнула, схватилась за виски, с ужасом уставилась наВиктора, ожидая взрыва негодования матери, слез, но внезапно ощутила некоестранное спокойствие, воцарившееся в комнате. Оно напоминало мгновенноеоблегчение, которое осеняет нас после долгожданного прощения вины… Да и лицоИрины Сергеевны вдруг сделалось задумчивым, мягким, без прежних трагическихтеней.

– У-ди-ви-тель-но… – медленно проговорила она, задумчивоглядя на Виктора. – Удивительно, что ты вот сейчас сказал это! Я ведь только обэтом все время и думаю. Михаил умер без меня, я была в Дивееве – словно ещетогда Бог мне путь указывал! И вот сейчас ты сказал… Только Марьяну тяжко однуоставить.

– А вы ее и не оставите одну, – решительно произнес Виктор.– Я ведь к вам с серьезным предложением пришел – хоть и не руки и сердца.Марьянка, очень прошу, не откажи, переезжай в мой дом и займись воспитаниемСаньки!

– Kак это? – простодушно удивилась Марьяна. – A садик? Ашкола?

– Ну, до школы ему еще далеко, пацану всего четыре. В детсадне пойдет, ни к чему это. А бабулька его, Ларисина мать, болеет, тяжело ей. Ктому же Саньке пора не только расти-цвести, но и человеком становиться. Языкиучить. Ну и всякое такое.

– А жена твоя что же?

– Ну, жена! Лариса – другой человек. Она не может толькоСанькой заниматься. Не получается. Ну, она такая… не ее это дело. Тут нужночеловека, как сказать… чтоб все время при сыне был. Раньше такие людигувернерами назывались. Гувернантками. Иди, Марьяна, к моему Саньке вгувернантки, а? Поверь, заработком ты будешь довольна. Питание, квартира – всебесплатно. Если матушка все же уедет в Дивеево, эти ваши комнаты сдадимнадежным людям – тоже какие-никакие деньги пойдут тебе на счет. Соглашайся,Марьянка! Меня дела часто за границу уводят, поездишь с нами, мир посмотришь.Ну что тебе киснуть в этой твоей школе?!

И хотя работу учителя английского языка в шестых и седьмыхклассах средней школы можно было назвать как угодно, только не словом«киснуть», Марьяна готова была сбежать оттуда с радостью. Она любила детей… нокогда их сорок человек в душной комнате: орущих, хохочущих, ненавидящих и этутарабарщину, и всю учебу на свете, и эту девчонку-училку с высокомернымвзглядом, которая делает вид, что их не боится, а саму дрожь так и бьет! Неона, Марьяна, сделала этих детей такими: ни во что не верящими, никого нелюбящими, не она опрокинула все понятия о добре и зле, черном и белом, – такпочему же она обречена исправлять эти ошибки? Нет, предложение Виктора – простоблаго, дар небес. И все же Марьяна еще колебалась.

«Сказать ему? – думала лихорадочно. – Он же ничего обо мнене знает, он думает, что я все та же Гертруда, девочка, которой всех жалко, аведь в моей жизни был прошлый год… я могу пытаться забыть его, но не могувыкинуть из жизни, как бы ни хотелось!»

Да, наверное, надо было обо всем рассказать Виктору, но как?Как начать? И мама молчит. Наверное, и правда хочет, чтобы дочка развязала ейруки.

– Но… но почему же ты выбрал меня? – спросила Марьяна робко.– Tы ведь, судя по всему, в деньгах нужды не знаешь, можешь хоть профессоров ксвоему сыну нанять, самых опытных педагогов. А я – что я? Или, может, ты этоделаешь из чувства долга, ну, вот за это? – Она постучала по загипсованнойноге. – Так это ничего, я на тебя нисколько не сержусь, ни чуточки, ты совсемне должен…

– Хорошая ты девчонка, Гертруда, – перебил Виктор, – толькони черта в людях не разбираешься. Я хочу, чтобы моего сына любили. Но ведьнаемной любви не бывает. А я тебя вот с этаких лет знаю, вдобавок ты дочьсвоего отца, а значит, душа у тебя… – Он вдруг смущенно отвел глаза: – Ну, я незнаю. Соглашайся, а?

Марьяна растерянно взглянула на мать, ища поддержки, но таснова смотрела на портрет мужа, больше ничего не видя, губы ее дрожали – то лиот сдерживаемых слез, то ли от мечтательной полуулыбки… нет, поддержки и помощиу нее больше искать не стоит, надо рассчитывать только на себя!

– Так согласна? – тихо спросил Виктор.

Марьяна неуверенно кивнула, но тут подала голос ИринаCергеевна, бросившая из потусторонних далей последний взор на мирские проблемы:

– Надеюсь, у Марьяны будет отдельная комната?

Виктор вытаращил глаза, а потом вдруг зашелся мелкимхохотом, словно Ирина Сергеевна Бог весть как удачно пошутила:

– Комната?! Да конечно же! Отдельная комната! Да хоть пять!

И напрасно Марьяна с матерью решили, что Виктор шутит.Комнат в ее распоряжении оказалось именно пять: спальня, кабинет с отличноподобранной библиотекой, где она должна была готовиться к занятиям со своимвоспитанником, потом Санькина спальня, игровая комната и еще не совсемподготовленная классная. Вдобавок отдельные, только для них с Санькой, ванная итуалет. Все это было оклеено английскими обоями, обставлено итальянской мебелью– ну и так далее. После первого шока Марьяна очень быстро освоилась во всемэтом великолепии, однако проводить время с Санькой предпочитала в саду или всобственно детской – игровой комнате: не сидеть за столом, долбя английский, анепринужденно учить восприимчивого, как зеркало, мальчишку, запуская змея, илитолкая вагончики игрушечной железной дороги, или устраивая автогонки, илиразворачивая грандиозные баталии между пластмассовыми армиями, или разыгрываяпредставления со множеством кукол и зверей, которые обитали в этой грандиозной,невиданной детской.

«Hеужели я тут живу?» – это восторженное недоумениепреследовало ее теперь постоянно. Здесь как бы обитала большая дружная семья:Виктор с женой и сыном, Надежда, Марьяна, Женька, горничная Сталина и поварихаИрочка – та самая Женькина пассия. Существовала еще сменная охрана, однакоМарьяна ее почти не замечала. Новое положение каменной стеной отгородило ее нетолько от этих молчаливых, как забор, и столь же непроницаемых людей, но и отбезденежья, очередей, тоскливых взглядов нищих старух, нервотрепки в школе – отненависти ко дню сегодняшнему и страха перед завтрашним. А главное – помогалозабыть прошлое!

Строго говоря, одного человека из прошлого она все же виделакаждый день. Нет, не Виктора. А его жену.