смешанное с презрением дружелюбие, упорная, беспричинная мстительность… Всего этого их семья не могла знать. Когда юная Кадзу стирала подобие трусов своей хозяйки, кто-то из них вкушал французские блюда или кормил птиц.

Сейчас Кадзу влилась в эту семью. Как приятно осознавать, что тебя погребут когда-нибудь в этой фамильной могиле, ты растворишься среди предшественников и тебя не смогут отсюда выбросить. Какое честное жульничество! Когда Кадзу положат в эту землю, она окончательно успокоится и обман завершится. До сих пор она, добиваясь успеха, богатея, разбрасываясь деньгами, не обманывала общество. Пробраться туда обманом значило в конечном счете обвести вокруг пальца вечность. Это букет роз, который Кадзу бросает в свет.

Опустив сложенные в молитве ладони, Кадзу перевела взгляд на самую свежую надгробную надпись рядом, сбоку на могильной плите:

– Ногути Садоко, почила в августе двенадцатого года Сёва, – и спросила Ногути, кто это.

– Моя первая жена. Ты должна была бы знать имя, – серьезно ответил он.

Специально заданный вопрос выглядел нарочито. Однако реакция Кадзу на ответ была еще искусственнее:

– Вот как, и твоя жена здесь? Я забыла.

Ее голос звучал бодро. Таким пронзительным, решительным тоном она давала указания служанкам в «Сэцугоан». В нем не чувствовалось ревности, и Ногути волей-неволей горько усмехнулся:

– Ты, собственно говоря, кого пришла сюда навестить? Все эти люди тебе незнакомы.

– Это же твои предки, – с безоблачной улыбкой отозвалась Кадзу.

На обратном пути с кладбища они вышли в городе и сделали покупки. Весь день Кадзу была в прекрасном настроении, и Ногути это казалось странным.

С того дня на Кадзу снизошло умиротворение, она успокоилась и понемногу начала пренебрегать работой в «Сэцугоан». Да и посетителей летом было не много. И еще она вдруг остро почувствовала, что стареет.

Чтобы укрыться от жары, супруги часто отправлялись путешествовать, но в поездках Кадзу разрывали эмоции. И в таком состоянии она пребывала одна. Ее одолевали сомнения, уж не ошиблась ли она, желая зажечь огонь в той размеренной жизни, которую предпочитал Ногути.

В том, что касалось внешнего вида мужа, Кадзу преуспела: он всегда был в белой свежевыстиранной рубашке. Однако он категорически отказывался от пошива нового костюма. Если после женитьбы он вдруг начнет щеголять в новых костюмах, в обществе, зная, что доходы его более чем скромны, сразу примутся судачить и смеяться за спиной. Кадзу никак не могла взять в толк, что плохого в том, чтобы сшить на свои деньги костюм мужу, и он часто разъяснял ей:

– Ты думаешь, что, если подаешь милостыню, человеку это в радость. Большая ошибка. Никак не можешь понять, что чем больше ты по всякому поводу раздаешь деньги, тем больше люди сомневаются в твоей искренности. По характеру моей работы я знаю, что доверие людей нужно завоевывать скромностью. Оставь эти вульгарные замашки.

Мнение мужа Кадзу уважала, но не понимала: раз он имеет отношение к политике, чем эта политика отличается от той, идеи которой она впитывала в «Сэцугоан»? Образ, что проглядывал в членах Консервативной партии, посещавших ее ресторан, запечатлелся в сознании Кадзу как правила некой интересной игры. Это напоминало манеры гейши. Изобразить, что ты направляешься в уборную, изменить направление и обсуждать у жаровни решение сложной шахматной задачи. Делать вид, что смеешься, когда сердишься, негодовать, когда нет причин возмущаться, долго молчать, перебирая бумажки в рукаве кимоно… Этот преувеличенный намек на таинственность напоминал любовные дела. Политика и любовные отношения были похожи как две капли воды. В той же политике, о которой размышлял Ногути, полностью отсутствовала страсть.

Кадзу, хоть и меньше работала в ресторане, от природы не способна была совсем замкнуться в домашних делах – готовить мужу ужин, послушно ждать его возвращения домой, – поэтому легко запуталась в выборе пути. Ей мерещилось, что она понемногу отдаляется от клиентов-консерваторов. Однажды один из них прямо сказал ей:

– Скорее вытащите мужа из Партии новаторов и сделайте так, чтобы он вступил в Консервативную. Мы с радостью примем его как старшего товарища, и сюда, в ресторан, нам будет проще ходить. Если вас это волнует. Вы ведь можете повлиять на мужа.

Это было пренебрежительно по отношению к Ногути. Молча слушая клиента, Кадзу кусала губы и думала: с бывшим министром обходятся теперь просто как с мужем хозяйки ресторана, и в этом есть и ее вина; его позорят – значит унижают ее. Наконец она сказала важному гостю:

– Я не желаю больше слушать подобное. Больше сюда не приходите.

Таких ошибок в профессиональном разговоре – не важно, что их вызвало, любовь или гордость, – у Кадзу прежде не случалось. Чувство собственного достоинства с каждым днем становилось уязвимее. Кадзу казалось, что ее гордость не просто возросла, а стала после встречи с Ногути в два раза больше.

Это произошло в один из дней поздней осени: как обычно, Кадзу проводила конец недели в доме Ногути. Внезапно вскочив, она позвала мужа к окну:

– Смотри, смотри! Журавль летит, журавль!

Ногути не откликнулся. Но Кадзу подняла такой шум, что он нехотя поднялся, взглянул в окно. И ничего не увидел.

– Глупости. Прямо в Токио – и журавль, как такое может быть?

– Но это точно был журавль. Почти что опустился на соседскую крышу и опять улетел вон туда.

– Ты не в своем уме.

Они немного повздорили. Кадзу упустила случай сказать, что пошутила. В этом была ее ошибка: не стоило чересчур бурно преподносить детскую шутку.

Кадзу не могла жить без страстей. То, что ее пылкая натура может обременять других, она обнаружила лишь сейчас. Ногути отказывался от всех перемен, которые она собиралась внести в его быт. Ногути упрямо жил своей жизнью. Несмотря на это, Кадзу по-прежнему любила мужа. По вечерам в субботу он изредка болтал с ней, как всегда, почти не шутил, но рассказывал о зарубежных романах, читал лекции о социализме.

Глава десятая

Важные гости

В любом случае Ногути, как он считал, обрел в этом браке последнее пристанище. Все удачно сложилось и для Кадзу с ее поисками места своего будущего вечного упокоения. Однако в могиле человек жить не может.

Во все дни, что Кадзу проводила в «Сэцугоан», она узнавала от приходившего с докладом верного прислужника, как живет Ногути, и поражалась размеренности его существования. Он, несмотря на возраст, много занимался.

– Вчера с трех часов дня и до отхода ко сну работал в кабинете. И ужинал там же.

– Так он точно заболеет от недостатка движения. В ближайшую субботу я ему об этом скажу.

Кадзу с