– Вы в курсе! Вот так так. Сразу получить ответ мы не смогли, договорились, что он даст его на днях.

Кадзу жестом юной девушки прижала скрещенные руки к груди. Словно перевязывая слабо затянутый узел фуросики[29], она этим подчеркивала реальность плана, который созрел у нее в голове.

– Пожалуйста, как-нибудь уговорите мужа. Если дело в деньгах, поручите это мне. Я ничем не стану мешать Партии новаторов.

По тому, как собеседник, собираясь что-то сказать, сжал губы, Кадзу поняла, что нашла верный и действенный способ ведения убеждения.

– Но сделать это надо в тайне от мужа. Сохраните все в строжайшей тайне. При условии, что вы меня привлечете.

Это она пробормотала скороговоркой, а затем громко и четко, чтобы было слышно в прихожей, усаживая гостей в такси с подобающими при расставании словами, произнесла:

– Ох, неужели в Партии новаторов некому носить ваш портфель? Ставите себе на колени такую тяжесть! Как можно!

Слова достигли ушей Ногути. Кадзу потом получила выговор, что это уж слишком.

Глава одиннадцатая

Новая жизнь как она есть

В доме Ногути появился новый обычай. Каждый понедельник приходил человек по имени Ямадзаки Соити и почти два часа читал лекцию, главным образом по политическим проблемам Токио. Ногути, словно хороший ученик средней школы, раскрыв блокнот, прилежно слушал и делал записи купленным лет двадцать назад вечным пером «монблан». Целыми неделями он вдохновенно учился, повторял все, что узнал, и не отвлекался ни на что другое.

Ямадзаки Соити нравился председателю комитета Кусакари – он-то и послал его к Ногути. Ямадзаки, знаток выборных кампаний, что внешне никак не проявлялось, прежде был утратившим иллюзии коммунистом, а сейчас плюнул на разные теории и окончательно сделался практиком с дерзким, проницательно умным, нездорово-красным лицом.

С тех пор как он стал приходить к ним в дом, Кадзу по понедельникам не оставалась в ресторане, и таким образом ее пребывание у Ногути на день удлинилось. Увидев Ямадзаки, она сразу угадала в нем тип мужчины, который, не пылая страстью, может поклясться женщине в вечной дружбе. Такого неутомимого добродушного человека, в чем-то похожего на Нагаяму Гэнки, в Партии новаторов Кадзу встретила впервые.

Присущая Ямадзаки человечность проистекала из его политического отчаяния, и казалось странным, что очень похожая черта характера изредка встречалась и у политиков-консерваторов, только у тех она коренилась в нерушимом оптимизме. Кадзу интуитивно распознала эту черту, так необходимую практику. И мгновенно сблизилась с Ямадзаки.

О решении мужа стать кандидатом на пост губернатора Токио она услышала от Нагаямы Гэнки, позвонившего в «Сэцугоан». Тот вдруг со смехом произнес в трубку:

– Безумное решение он принял. Да, твой муж принял глупое решение, правда же?

Кадзу сразу поняла, о чем речь, и ее больно ранило, что новость, которую еще не сообщил муж, уже дошла до ушей старого знакомого, наглого «политического врага». Она разыграла неосведомленность, но специально сделала это неловко. За этим притворством – изобразить, будто она пребывает в неведении, – сквозили радость и гордость. А обиду на мужа, столь деликатного в отношениях с чужими людьми, Кадзу умело перенесла в политику.

– Какое решение? Если вы о шалостях мужа, оставьте это. Я твердо намерена закрывать глаза на такое.

Гэнки пропустил ее замечание мимо ушей; он говорил исключительно по делу. Это было странно, непривычно.

– В любом случае решение неверное. Это погубит его политически. Что ты собираешься делать? Как жена, ты просто обязана упросить мужа передумать. Договорились? Я тебе как давний друг советую.

На этом телефонный разговор прервался.

Примерно тогда же дом Ногути навестил глава комитета Кусакари; снова и снова приходил генеральный секретарь. Кадзу, хоть и пребывала в «Сэцугоан», от верного слуги получала исчерпывающие сведения о ежедневных посетителях дома Ногути. Время посещения, время ухода, дела, которые они обсуждали, настроение хозяина.

Спустя три дня после телефонного разговора с Гэнки новость о том, что Ногути выдвигается на пост губернатора Токио, появилась в газетах.

Это было так похоже на Ногути: вечером того дня, когда газеты уже сообщили новость, он позвал Кадзу из ресторана к себе, и когда они остались вдвоем, сообщил о своем решении, словно открывая важную тайну. Он считал само собой разумеющимся, что жена не читает газеты. У него была склонность без всяких на то причин верить в приписываемые ей черты: например, что Кадзу не любит собак, хотя ничего такого не было, или что ей нравится натто – перебродившие соевые бобы, хотя она такую еду не любила. Обманываясь своими фантазиями, Ногути дошел до того, что считал жену абсолютно равнодушной к политике.

Кадзу, притворившись, будто ничего не знает, выслушала исполненный самурайского духа манифест и поступила наперекор тому, что советовал Гэнки, – дала мужу замечательный ответ:

– Теперь, когда ты принял решение, нужно воплотить все твои намерения в жизнь.

Однако с утра того дня, когда позвонил Гэнки, пленницей грез наяву стала уже Кадзу. В ее душе снова вспыхнуло пламя, тягучая, застывшая жизнь бесследно исчезла, настали дни борьбы и безрассудства. В один из таких дней, зимой, когда было очень тепло, дочь одного предпринимателя, клиента «Сэцугоан», выступала с фортепианным концертом на Гиндзе. Кадзу пошла ее послушать и там с пятого этажа наблюдала закат. Улицы, представшие взгляду неровными крышами домов, казались ей как никогда родными и близкими.

Повсюду зажигался неоновый свет: на металлических конструкциях, на высотных кранах вдалеке, косо протянувших в прозрачно-голубое небо свои стрелы; на стройках высотных зданий во множестве мигали крошечные огоньки, и все представало сумерками в странной бухте, вдруг всплывшей на суше. Вблизи, с крыши старого дома, алые воздушные шары, отдохнув от работы днем, вознесли облитые неоновым светом рекламные флаги, и те опять закачались в вечернем небе.

Кадзу видела, как на фоне сумеречного неба двигаются силуэты людей. Вот по запасной лестнице на задах дома на крышу поднимаются две женщины в одинаковых красных пальто. Вот на площадку для сушки белья, устроенную на крыше за вывеской магазина, вышла женщина, по виду няня, и снимает светящиеся в подступающей темноте белые рубашки. Вот три повара в белых колпаках поднялись на грязную крышу покурить. На четвертом этаже нового здания, выходящего на главную улицу, на стуле у окна никого нет, мелькают только красные носки женщины, ступающей по зеленому ковру в глубине комнаты. Есть в этих движениях что-то невероятно умиротворяющее. И дым с раскиданных на разной высоте крыш – то густой, то едва заметный – струится в безветренном воздухе к небу.

«Я проложу себе путь