– Ой… Ой, батюшки… – тихо выплыла откуда-то сбоку Анька. – Да вы что же такое говорите, ей-богу… Какая такая экспертиза, когда и простому глазу видно, что вы схожи, как два яичка от курочки…

Суровый гость даже не повернул голову в сторону Аньки, но ее простые слова подействовали на него неожиданным образом. Опершись плечом о косяк, он будто расслабился, обмяк, поплыл в улыбке оттаявшим лицом:

– Похожи, говоришь? Как два яичка от курочки?

– Так вы встаньте, встаньте оба к зеркалу, коли сами не видите! Одно ж лицо! Тут и слепой не обманется! – с готовностью подсунулась к нему Анька. И поторопилась представиться: – А я жена его, значит… Сыночка то есть вашего… Давайте познакомимся! Меня тоже Анной зовут!

– А я всегда хотел сына… Всегда хотел! – тихо проговорил гость, не замечая настойчивых Анькиных реверансов и обращаясь только к Андрею. – У меня в молодости пулевое ранение было… Ну, это после того, как я с твоей матерью расстался. Мне тогда сказали, что я детей в принципе иметь не могу. А я всегда хотел сына! Я не знал про тебя. Но так же не бывает…

Он неожиданно запустил тяжелую пятерню в причесанную волосок к волоску седую гриву, мотнул головой, как уставший конь, подобрался с трудом, оттолкнулся плечом от косяка. Потом произнес медленно:

– Ладно. Будем считать, что у меня теперь сын есть. Да, будем считать. Не потеряемся, надеюсь?

– Да вы хоть обнимитесь для начала, что ли… – снова подсунулась к нему со слезливым сентиментальным советом Анька.

– Ладно, сын, до встречи. Ты знаешь, я рад. Очень рад.

Андрей молчал, смотрел на него с сердитым недоверием. Не то чтобы злился, а просто не знал, как себя вести. Да и за мать было по-прежнему обидно. Хотя он краем глаза видел – лицо у нее было совершенно умиротворенное, как после молитвы.

– Прощай, Андрюша… – тихо прошелестела она из своего угла. – Не поминай злым словом, что скрыла от тебя…

Гость неловко пожал плечами, затоптался в дверях, видимо подыскивая подходящие случаю слова. Так и не найдя их, развернулся и вышел молча. Громко хлопнула входная дверь, и Анька ойкнула испуганно, положив руку на пухлую грудь.

– Вот же чертушка какой… На драной козе не подъедешь! У меня аж сердце в пятки упрыгало от страха, спина вся вспотела… – выдала она свои первые впечатления от необычного гостя. – Пойти хоть дверь за ним перекрестить, что ли…

– Ну? Чего ты молчишь, сынок? Не понравился тебе отец? – тихо проговорила из своего угла мать. Хотела еще что-то добавить, да не успела.

– Андрюха, смотри! Смотри, чего он на тумбочке в прихожей оставил! – ворвалась в комнату Анька, затрясла у Андрея перед носом толстенной пачкой цветных бумажек. – Это же… Это же не деньги! Это же настоящие евры! Да тут богатство целое, я такого сроду в руках не держала! Вот это да! Вот это чертушка оказался! А я, как дура, за ним дверь перекрестила…

– Дура. Дура и есть, – отвел ее руку Андрей, вставая со стула. – Дай пройти, не мельтеши перед глазами.

– Чего это я дура-то? – отквасила и без того пухлую нижнюю губу Анька. – Я, между прочим, первая ему намекнула, что вы лицом да статью схожи!

– Ага. Как два яичка от курочки. Слышал, – раздраженно отмахнулся от нее Андрей.

– Ну ни фига себе! – дрожащим от обиды голосом протянула Анька. – Нет чтобы спасибо сказать, так он…

– Да ты не приставай к нему, Анечка. Не заводись. Пусть он привыкнет. Ему одному побыть надо, – тихо, но твердо урезонила невестку мать, и Андрей взглянул на нее благодарно, обернувшись от двери. – А ты, Андрюша, отца от себя не гони, ладно? – быстро поймала она его взгляд и улыбнулась просительно. – Считай, что это материнская воля моя такая.

– Ладно. Ты спи, мам. Устала, наверное. Завтра поговорим.

Он тогда и не понял, что никакого разговора уже не будет. Прощалась она с ним, а он, дурак, и не почувствовал. На следующее утро мать глаз уже не открыла – умерла во сне, не намаяв их процедурой тяжелой кончины. Тихо жила, тихо умерла.

На похоронах он рыдал, как мальчишка, совсем не по-мужски, утирая слезы и сопли ладонями. Анька тыкала его в спину – некрасиво, мол, да и от людей стыдно, и все совала ему в руку приличный платочек, но он тут же терялся куда-то, и горячая влага торопилась наружу новыми щедрыми порциями. Сроду он так не плакал. Даже в детстве. На кладбище приперся зачем-то и новоявленный отец, стоял рядом, как истукан, подпирая его плечо. Командор хренов. Пугал всех своим грозным видом. Потом тоже, как Анька, платок ему протянул. А еще смотрел сбоку долго и непонятно, выражая лицом сочувствие. Надо же, ничто человеческое нам не чуждо, мы и сочувствие выражать умеем, оказывается. То есть чувствовать чужое горе. Или не чужое? Он же теперь вроде как отец ему, значит, и горе ему не чужое, а родное, сыновнее? Только мать уже никаким сочувствием не вернешь. Послать бы этого папашу куда подальше, да нельзя. Пусть будет, раз мать так хотела.

С ее похорон, стало быть, и начался отсчет его новой жизни. Другой. Богатой. Непривычной. И стержнем этой жизни был отец. Правда, на экспертизу он все-таки его потащил – сказал, чтоб сомнений никаких меж ними не было. А получив результат, начал так бурно и с удовольствием пристраивать его к своей жизни, ввинчивать, как шуруп в мягкое дерево, что голова кругом шла. Купил им с Анькой квартиру, которую только в кино можно показывать, на работу к себе взял, кабинет отдельный определил. С секретаршей. (Ну на фига ему сдалась эта секретарша, скажите на милость?) Долго толковал ему что-то про акции, про пакеты, доли и покупки – он и не понял ничего. Уяснил только, что ему надо обязательно присутствовать на сборищах под названием «совет директоров». Он и сидел – дурак дураком. А по должности назывался начальник службы охраны. Прежнего начальника, Алексея Ивановича Хрусталева, отец отправил на пенсию. Жалко мужика, видно было, что не хотел. Крепкий еще был мужик, хоть и пришибленный немного. Все они вокруг отца были слегка пришибленные, и на него так же стали смотреть – с испуганным уважением. На всякий случай. Оно и понятно – сын все-таки. Такой вот поворот. Из грязи – да в князи. Из Андрюхи – в Андреи Андреичи. Из автослесаря – в матерые акционеры, мать твою…

Анька от свалившегося богатства совсем головой тронулась, как та старуха из сказки про золотую рыбку. Выписала из деревни тещеньку, вдвоем с ней шарахались целыми днями по магазинам, скупали дорогие тряпки тоннами. Потом у них тряпочная болезнь прошла, но тут же началась другая – та самая, от которой у мужиков пальцы веером сводит. Непременно захотелось Аньке в сливки общества попасть, в самое их гламурное нутро, хоть тресни. И откуда что взялось, интересно? Нормальная была девка, в деревне коров доила, в городе на конфетной фабрике у конвейера стояла. Там ее и разнесло на сладком. Фигура образовалась – руками не обхватишь. Ну какая из нее гламурная леди, смех же один… Да еще и тещенька ее все время подзуживала – давай, мол, Анька, жми вперед, мы с тобой не хуже тех, которые в сливках живут, мы тоже в калашном ряду свое место знаем. Вот Анька и старалась, пыжилась изо всех сил, бежала впереди богатого паровоза. Горничную себе наняла, шпыняла ее целыми днями по пустякам. Потребует себе на завтрак деликатес какой-нибудь, а потом квашеной капустой прямо из банки его заедает. А тещенька – та по гламурным журналам вдарила, накинулась на них с жадностью голодного деревенского интереса. Вычитает в них чего и чешет потом с умным видом, советы дочке дает. Культурно-гламурной жизни учит. Послушаешь – смех разбирает. Две леди из сибирской деревни Похлебкино, мать твою…