– Я не поняла, Хрусталева… Ты что, собираешься оспаривать решение руководства? – насмешливо подняла на нее красиво подкрашенные глаза Анастасия Александровна.

– Нет… Я ничего не оспариваю. Просто мне человека жалко, и все.

– Ну да. Можно и пожалеть, когда эта же проблема тебя не коснулась. Тебя-то не сокращают. Наоборот, зарплату немного повысят, раз ты одна остаешься. Так что поздравляю тебя, Хрусталева.

– Спасибо… – автоматически поблагодарила Леся.

– Да не за что. Иди работай. Уведомление для Ильиной не забудь взять. И проследи, чтоб она на втором экземпляре расписалась. Потом мне занесешь.

Взяв протянутые Анастасией Александровной через стол бумажки, Леся понуро поплелась к выходу, соображая на ходу, как бы помягче пре поднести неприятную новость Наташке. Минуя светлый офисный коридор, прошла мимо охранника, потом толкнула тяжелую дверь, быстро побе жала по заснеженной тропинке в сторону большого склада-ангара, где в самом углу была отгорожена от общего помещения небольшая комнатка для операторов. Холодная, неуютная, с трудом обжитая за много лет. Первое время она страшно в ней мерзла, а потом ничего, организм привык, приспособился к суровым рабочим условиям. Можно печку включить, можно горячий чай дуть через каждые полчаса, если время позволяет. Ничего, жить можно. Зато зарплату вовремя платили.

Наташка, увидев бумажки в ее руке, замерла в тревожном ожидании. Как ей преподнести новость помягче, Леся так и не придумала и потому рубанула с ходу:

– Тебя сокращают, Наташ… Вот, уведомление в кадрах дали. Распишись на втором экземпляре.

Наташка с шумом вдохнула в себя воздух и застыла, забыв его выдохнуть. Глаза ее тут же заволокло горькой влагой, будто забытый внутри воздух странным образом успел конденсироваться в слезы. Скривив губы и утерев нос ребром ладони, она проговорила тихо:

– Ну вот, я так и знала… Я знала, что так будет…

– Да не расстраивайся, Наташ! Ты быстро себе другую работу найдешь! У тебя прописка есть, тебя возьмут! И мама у тебя есть, она поможет продержаться…

– Ой, да откуда ты про маму мою знаешь? Мама у меня есть!.. – икнув, горестно выкрикнула сквозь слезы Наташка. – Да у меня… У меня мама больная дома лежит… Ей лекарства дорогие каждый день нужны… А где я теперь денег возьму? Не знаешь, так лучше молчи! Мама, главное дело, поможет… Не знает, а говорит…

– Но я ведь и впрямь не знала, Наташ… Ты никогда об этом не рассказывала…

– А чего рассказывать-то? – горделиво вскинула на нее залитое слезами лицо Наташка. – Чтоб лишний раз пожалели? Не хочу я, чтоб меня жалели, понятно? Тем более я всего месяц здесь работаю, чтобы о своей личной жизни кого-то уведомлять… Ну вот где, где я сейчас работу найду, когда кругом одни сокращения? Что мне делать-то, Лесь? Как маме объяснить, что лекарства купить не на что?

Уронив голову на руки, она зарыдала так громко и безутешно, что Лесино сердце сжалось в твердый комок и подступило к самому горлу, грозя вытолкнуть навстречу Наташкиному горю ответные слезы жалости. Подойдя к девушке, она осторожно погладила ее по затылку, проговорила тихо:

– Ты прости меня, Наташ, я ж не знала про маму… Ты такая веселая всегда была, что и не догадаешься… А что с ней, Наташ?

– Инсульт. Она уже полгода не встает. Ни рукой, ни ногой не шевелит. Я не могу работу терять, Лесь, просто не могу… Что делать-то, а? – резко подняла она к ней зареванное красное лицо. – Помоги мне, Лесь…

– Я? А как?

– Ну, давай ты вместо меня сократишься… Пожалуйста! Иначе я не представляю себе, как жить буду…

– А… Ну да, конечно. Хорошо, Наташ. Ты только не реви, ладно? Давай так и сделаем. Я сейчас в кадры схожу и предложу свою кандидатуру на сокращение. Я понимаю – мама все-таки… Я сейчас, Наташа!

Она быстро выскочила из комнатки, пошла обратным путем – через склад, через двор, мимо охранника, вот и офисный коридор обласкал взгляд евроремонтной красивостью. Живут же люди – и тепло у них, и светло, и диванчики белые в холле, и пальма в углу. А до Наташкиного горя никому дела нет. Вот и дверь с красивой табличкой «Менеджер по персоналу Иванова А. А.».

– Анастасия Александровна, увольняйте меня вместо Ильиной! – торопливо выпалила она в ухоженное лицо женщины, плюхнув на стол бумажки.

– Ты что, Хрусталева, с ума сошла? Врываешься, шумишь… Я работаю, между прочим!

– Да я понимаю. Извините. В общем, мы с ней так решили – я ухожу, а она остается.

– Ты хорошо подумала, Хрусталева? Зачем это тебе надо? Ты же на хорошем счету у руководства, давно работаешь…

– Да я вообще не думала, Анастасия Александровна. Так получилось. Понимаете, у Ильиной мать больна, и…

– И что? Если ты вместо нее уволишься, то мать сразу выздоровеет?

– Нет. Нет, конечно. Не важно. В общем, я уже решила – сокращайте меня…

– Странная ты какая, Хрусталева… Мне-то что, я приказ перепишу, мне по большому счету все равно. Ты же без работы останешься, глупая!

– Ну да. Я глупая. Я знаю. Была бы умная, в таком же красивом кабинете сидела.

– Что ж, ладно… Пиши заявление. Прямо с сегодняшнего дня пиши. Я тебе продиктую, как надо. По закону у тебя два месяца еще есть, но руководство приняло решение компенсировать сокращенным эти два месяца. Деньги в кассе получишь. Дела Ильиной сдашь. И свободна. Потом подождешь в коридоре, я тебе в трудовой книжке запись сделаю…

– А мне компенсацию выдадут из расчета официальной зарплаты? То есть копейки, да?

– Ну конечно… Так будешь писать заявление?

– Буду…

Обратно она плелась уже не так шустро. Можно сказать, обреченно плелась, держа в руке трудовую книжку с заложенной меж страницами тоненькой пачечкой тысячных купюр. Медленно прошла по коридору, мимо охранника, через двор, через склад. Открыла дверь в свой закуток, молча плюхнулась на крутящийся стул перед компьютером.

– Наташ, включи чайник, пожалуйста…

Девчонка шмыгнула носом, потянулась к стоящему в углу на тумбочке чайнику. Потом глянула на нее с ожиданием, виновато пропищала:

– Ну что, Лесь?

– Да ничего. Все нормально. Работай. Сейчас кофе напьюсь и дела тебе передам. Хотя какие у нас тут дела особенные? И сама потом разберешься…

– Спасибо, Лесь. Спасибо тебе! Ты даже сама не понимаешь, как ты меня выручила…

– Да ладно. Не благодари. Помолчи лучше.

Запоздалая досада, лопнув где-то в районе солнечного сплетения, желчной горечью разлилась по груди, ударила раздражением в голову. Тоже благодетельница нашлась! Добрая и жалостливая самаритянка! Опять забыла, что жалость в ее положении так же недоступна, как норковое манто нищенке? Сколько раз говорено было самой себе – хочешь сделать доброе дело – держи себя за руку. Не позволяй. Соотноси желание с возможностью, не теряй в этом вопросе бдительности. Нет, это ж надо – взяла и насиженное место профукала… И что теперь делать? Кто ее без прописки на работу возьмет?