Лет через десять такой жизни граф Бобринский заскучал и отъехал в Санкт-Петербург, где ему казалось не в пример веселее («Москва, – дескать, – всего лишь большая деревня»). А купчую на его дом подписала внучка крепостного мужика и дочь крепостной наложницы княгиня Екатерина Гагарина, будучи до замужества Екатериной Семеновной Семеновой, знаменитой трагической актрисой Петербургского театра.

Это о ней Пушкин писал:

Ужель умолк волшебный глас

Семеновой, сей чудной музы,

И славы русской луч погас?..

После Семеновой-Гагариной в доме поселилась Провиантская комиссия, а затем вот уже более полувека владели домом прокурорские да судейские крючкотворы. Вот у какого славного здания Лизавета, Мамай и иные ждали, когда из Бутырок привезут сюда их мужа, хозяина и товарища Савелия Родионова, дабы свидеться и перекинуться с ним хотя бы парой-тройкой слов...

* * *

Наконец, из-за поворота выехала коляска с двумя жандармами по бокам и Родионовым посередке. Руки его были скованы. Напротив него сидел пристав в своем синем мундире, придерживая рукой саблю и не сводя взора со знаменитого маза-медвежатника.

Доехав до судебного крыльца, пассажиры коляски вышли, и Савелий Николаевич оглянулся. У Елизаветы едва не подкосились ноги, когда их взгляды встретились. Впрочем, как быть им и жить дальше – все было обговорено в деталях ранее, когда Лиза приходила к Родионову на «свиданки». Да и Мамай был рядышком – хватанул покачнувшуюся Лизавету за локоть и удержал.

Зал судебного заседания был пуст. Ну, или почти пуст, потому как рассчитан был человек на триста, а сидело в нем около тридцати человек. Вместе с присяжными, которые покудова кучками сидели в секторе публики. На хорах и вовсе никого не было.

Родионова из действующих лиц судебного процесса ввели первым. При его появлении будущие присяжные зашушукались, а кое-кто и привстал, чтобы получше разглядеть подсудимого.

Его провели за решетку, отделяющую место подсудимого от остального зала, и рядом с ним встал жандарм с саблей наголо. Второй жандарм и полицейский пристав присели неподалеку. Для порядку.

Вошли председатель с двумя членами суда, свидетели, обвинитель и защитник Арнольдыч. Последний был хмур и, кажется, небрит, что говорило о длинном ночном сидении над делом и коротком сне, после которого времени на бритье уже не оставалось.

В первом ряду сидел генерал Аристов. После его знакомства с содержанием похищенных материалов он пришел к убеждению, что Савелий Родионов не знал, какой ценности документ крадет. А может, и вовсе не подозревал о его существовании. Более того, вполне возможно, что его просто подставили, опустошив сейф загодя и желая свалить на него похищение секретных документов. «Но вот кто это все подстроил?» – не давала графу покоя одна и та же мысль.

–  Ваш чин, возраст, семейное положение? – вывел Григория Васильевича из раздумий голос судьи.

Родионов встал.

–  Чинов не имею, так как на службе не состою, – сказал он глухо. – Возраст мой тридцать три года, женат.

–  Профессия? – спросил судья-председательствующий, взглянув на подсудимого с интересом: что-де ответит вор-медвежатник на подобный вопрос.

–  Профессия? – переспросил Родионов.

Судья кивнул:

–  Да, ваша профессия.

–  Я игрок.

–  Что, простите? – удивленно протянул председательствующий.

–  Моя профессия – игрок, – чуть улыбнулся Савелий. – Я играю на бирже, в карты, на бильярде. Бывает, выигрываю. Иногда даже неплохие суммы.

–  Понятно, – вяло произнес председательствующий и объявил о начале судебного следствия.

Свидетелей на суде должно было быть пять человек: помощник полицеймейстера Второй части коллежский советник Степан Самойленко, городовой и охранник, что первый услышал тревожную сигнализацию и позвонил в участок; пристав Второй части отставной штаб-ротмистр Вениамин Зудов и управляющий банком статский советник Борис Заславский.

После переклички свидетелей оказалось, что Борис Яковлевич не явился. Вместо него в руки судьи была передана записка, сообщающая, что Борис Яковлевич Заславский находится в настоящее время на излечении в Голицынской клинике по причине обострения хронического бронхита. Записка была написана лично управляющим банком. Посовещавшись, суд счел возможным продолжить слушание дела без него.

Затем были выбраны присяжные заседатели, занявшие свои места, и зачитан обвинительный акт, по которому Родионов Савелий Николаевич, мещанин города Москвы тридцати трех лет от роду, русский, православного вероисповедания, обвинялся в краже особо важных документов со взломом, то бишь со злонамеренным умыслом, карающимся, согласно действующему Уложению о наказаниях, каторжными работами и последующим поселением в краях, куда, как говорится, Макар телят не гонял.

–  К краже этих ваших документов не причастен, – твердо заявил Савелий Николаевич, когда суд приступил к его допросу. – Признаю себя виновным единственно в проникновении в банк, и то по причине крайнего любопытства – соглашусь, что, возможно, излишнего, чем я страдаю с самого детства. Тут уж ничего не поделаешь, характер такой, – развел он руками.

Аристов хмыкнул. Савелий Родионов не изменял себе: был в своем амплуа...

* * *

Подлом Московской биржи был тоже делом рук Родионова. Правда, Аристов об этом не догадывался. Да и некогда было: карта шла фантастически удачно. Покуда генерал играл в картишки, вор вскрыл сейф с замком новейшей конструкции, оставив, правда, на сей раз несколько царапин, – замочек, похоже, поддался не сразу. Однако что такое царапины? Царапины к делу не пришьешь. Других же зацепок, как всегда, не было. Никто ничего не видел, не слышал, не знает.

Но была и удача: при облаве на Хитровке взяли самого Парамона, маза из мазов, а короче, козырного туза, держащего всю Хитровку в своих заскорузлых жилистых пальцах. Этот наверняка знал, кто грабит банки и так мастерски вскрывает сейфы и несгораемые шкафы. А немногим позже с Григорием Васильевичем связались по телефону и предложили денег за освобождение Парамона.

–  Нет, – ответил на такое наглое предложение Аристов. – На свете существуют вещи, не подлежащие торгу.

–  Хорошо, – согласились на том конце провода. – Тогда я взломаю Императорский Национальный банк.

Аристов догадался, что ему звонит тот самый вор-медвежатник, принесший ему столько неприятностей.

–  Так это вы?

–  Я, – коротко ответил Родионов.

–  Вы изволите шутить?

–  Нисколько. Повторяю: если вы не освободите Парамона Мироновича в течение трех дней, я возьму Национальный банк.

–  Лучше сдайтесь, – ответил на это Григорий Васильевич. – Иначе я все равно вас поймаю.