Но Жюль Верн написал такую повесть!

И в апреле 1852 года напечатал ее в журнале Питра Шевалье «Семейный альманах».

«Мартин Пас. Перуанские нравы» — так называлась повесть. И вышла, понятно, с замечательными, обещанными Игнасио Мерино рисунками.

Элегантные синьорины… Индейцы… испанцы… голубые небеса…

Что же касается сюжета, он был несложен. Некий индеец Мартин Пас влюбился в красавицу Сару. Разумеется, она воспылала ответным чувством к молодому человеку, но тут появился богатый негоциант…

Чем не либретто для очередной оперетки?

Там же, в «Семейном альманахе», Жюль Верн напечатал двухактную комедию «Замки в Калифорнии, или Катящийся камень мхом не обрастает», написанную, кстати, в соавторстве всё с тем же Питром Шевалье — редактором и владельцем журнала, что, несомненно, указывает на врожденное здравомыслие молодого писателя. Правда, практические результаты творчества, как и прежде, были ничтожны.

«Ты говоришь, дорогой папа, — оправдывался Жюль перед отцом, — что Александр Дюма и другие не имеют ни гроша в кармане и ведут беспорядочную жизнь, но это вовсе не так. Александр Дюма зарабатывает 300 тысяч франков в год, а Дюма-сын — без всякого напряжения — от 12 до 15 тысяч франков. Эжен Сю — миллионер, а Скриб — четырежды миллионер, а у Виктора Гюго — 20 тысяч франков ренты. Как видишь, все они имеют прекрасный достаток и никто из них не раскаивается, что избрал для себя именно такой путь…»

Кстати, написал Жюль Верн и о Мексике.

Рассказ назывался «Первые корабли мексиканского флота».

«18 октября 1825 года крупное испанское военное судно "Азия" и восьмипушечный бриг "Констанция" бросили якорь у острова Гуахан, одного из Марианских…» Это вам уже не «Сломанные соломинки»! Это не любовник в шкафу! Это — кровавый мятеж, это искрящиеся в ночи камнепады, это огнедышащий вулкан с ужасным названием Попокатепетль и страшно раскачивающиеся над пропастями мосты, связанные из гибких лиан…

Неустанно пополняя заведенную им картотеку, Жюль Верн постоянно натыкался на необыкновенные, ранее совершенно неизвестные ему факты. Взять ту же Африку. Какие запоминающиеся, какие бьющие по нервам детали! Разве можно «из головы» сочинить оперетку, в которой голосистые певички будут порхать, как бабочки, над высохшими под экваториальным солнцем трупами?

«Один мертвец, — конспектировал Жюль Верн отчет английского путешественника майора Диксона Денема, — казалось, упал у колодца совсем недавно. На лице его еще держалась борода, и можно было разобрать некоторые черты лица. Купец из остановившегося рядом на ночлег каравана воскликнул:

— Да это же мой раб! Я его бросил неподалеку отсюда еще месяца четыре назад.

— Ну, так торопись, — засмеялся какой-то веселый работорговец. — Волоки его отсюда прямо на рынок, а то объявится другой хозяин».

Таких, заполненных рукой Жюля Верна карточек становилось все больше.

Само время привлекало людей к дальним странам. Русские упорно продвигались на восток и на север Азии. Французы осваивали Египет с его таинственными пирамидами и мумиями. Ост-Индская компания неутомимо создавала все новые и новые научные общества. Не успевала вернуться одна экспедиция, как следующая уже отправлялась с новыми поручениями. В ноябре 1854 года Саид-паша, правитель Египта, предоставил французскому дипломату и инженеру Фердинанду Лессепсу концессию на строительство Суэцкого канала. Человечество не хотело больше зависеть от ограничений, наложенных на их деятельность природой. Зачем гонять парусники и первые не очень еще надежные пароходы вокруг огромной Африки?

В том же году французы начали осваивать Сенегал.

В Париже появились невиданно высокие смуглые африканцы.

Из этих красавцев формировались специальные части французской армии — сенегальские стрелки. Даже в парламенте заседали представители никому прежде не известных народностей — волоф, фульбе, серер. Африка переставала быть далекой, как, кстати, и Индокитай, в котором французы споро и решительно захватывали все новые и новые территории. Обыватели только изумленно раскрывали рты: Аннам? Кохинхина? Где это?

27 марта 1854 года император Луи Наполеон подписал оборонительный и наступательный (так это именовалось) союзы Османской империи с Францией и Великобританией против России. Разумеется, обиженная Россия незамедлительно объявила союзникам войну, и уже в сентябре союзный десант высадился в Крыму вблизи Евпатории.

За этими событиями Жюль Верн наблюдал с тревогой.

Под Севастополем в боях с русскими участвовал его младший брат Поль.

Там же, в Севастополе, но, понятно, с другой, русской стороны нес службу молодой артиллерийский офицер граф Лев Николаевич Толстой. Ему мы обязаны, может, лучшими страницами, посвященными Крымской войне.

«Пройдя еще одну баррикаду, — писал Л.Н. Толстой в «Севастопольских рассказах», — вы выходите из дверей направо и поднимаетесь вверх по большой улице. За этой баррикадой дома по обеим сторонам улицы необитаемы, вывесок нет, двери закрыты досками, окна выбиты, где отбит угол стены, где пробита крыша. Строения кажутся старыми, испытавшими всякое горе и нужду ветеранами и как будто гордо и несколько презрительно смотрят на вас. По дороге спотыкаетесь вы на валяющиеся ядра и ямы с водой, вырытые в каменном фунте бомбами. По улице встречаете вы и обгоняете команды солдат, пластунов, офицеров; изредка встречаются женщина или ребенок, но женщина уже не в шляпке, а матроска в старой шубейке и в солдатских сапогах. Проходя дальше по улице и спустясь под маленький изволок, вы замечаете вокруг себя уже не дома, а какие-то странные груды развалин — камней, досок, глины, бревен; впереди себя на крутой горе видите какое-то черное, грязное пространство, изрытое канавами, и это-то впереди и есть четвертый бастион… Здесь народу встречается еще меньше, женщин совсем не видно, солдаты идут скоро, по дороге попадаются капли крови, и непременно встретите тут четырех солдат с носилками и на носилках бледно-желтоватое лицо и окровавленную шинель. Ежели вы спросите: "Куда ранен?" — носильщики сердито, не поворачиваясь к вам, скажут: в ногу или в руку, ежели он ранен легко; или сурово промолчат, ежели из-за носилок не видно головы и он уже умер или тяжело ранен. Недалекий свист ядра или бомбы, в то самое время как вы станете подниматься на гору, неприятно поразит вас. Вы вдруг поймете, и совсем иначе, чем понимали прежде, значение тех звуков выстрелов, которые вы слушали в городе… Какое-нибудь тихо-отрадное воспоминание вдруг блеснет в вашем воображении; собственная ваша личность начнет занимать вас больше, чем наблюдения; у вас станет меньше внимания ко всему окружающему, и какое-то неприятное чувство нерешимости вдруг овладеет вами. Несмотря на этот подленький голос при виде опасности, вдруг заговоривший внутри вас, вы, особенно взглянув на солдата, который, размахивая руками и осклизаясь под гору, по жидкой грязи, рысью, со смехом бежит мимо вас, — вы заставляете молчать этот голос, невольно выпрямляете грудь, поднимаете выше голову и карабкаетесь вверх на скользкую глинистую гору Только что вы немного взобрались в гору, справа и слева вас начинают жужжать штуцерные пули, и вы, может быть, призадумаетесь, не идти ли вам по траншее, которая ведет параллельно с дорогой; но траншея эта наполнена такой жидкой, желтой, вонючей грязью выше колена, что вы непременно выберете дорогу по горе, тем более что вы видите, все идут по дороге. Пройдя шагов двести, вы входите в изрытое грязное пространство, окруженное со всех сторон турами, насыпями, погребами, платформами, землянками, на которых стоят большие чугунные орудия и правильными кучами лежат ядра. Все это кажется вам нагороженным без всякой цели, связи и порядка. Где на батарее сидит кучка матросов, где посередине площадки, до половины потонув в грязи, лежит разбитая пушка, где пехотный солдатик, с ружьем переходящий через батареи и с трудом вытаскивающий ноги из липкой грязи. Но везде, со всех сторон и во всех местах, видите черепки, неразорванные бомбы, ядра, следы лагеря, и все это затопленное в жидкой, вязкой грязи. Как вам кажется, недалеко от себя слышите вы удар ядра, со всех сторон, кажется, слышите различные звуки пуль — жужжащие, как пчела, свистящие, быстрые или визжащие, как струна, — слышите ужасный гул выстрела, потрясающий всех вас, и который вам кажется чем-то ужасно страшным. "Так вот он, четвертый бастион, вот оно, это страшное, действительно ужасное место!" — думаете вы себе, испытывая маленькое чувство гордости и большое чувство подавленного страха. Но разочаруйтесь: это еще не четвертый бастион. Это Язоновский редут — место сравнительно очень безопасное и вовсе не страшное. Чтобы идти на четвертый бастион, возьмите направо, по этой узкой траншее, по которой, нагнувшись, побрел пехотный солдатик. По траншее этой встретите вы, может быть, опять носилки, матроса, солдат с лопатами, увидите проводники мин, землянки в грязи, в которые, согнувшись, могут влезать только два человека, и там увидите пластунов черноморских батальонов, которые там переобуваются, едят, курят трубки, живут, и увидите опять везде ту же вонючую грязь, следы лагеря и брошенный чугун во всевозможных видах. Пройдя еще шагов триста, вы снова выходите на батарею — на площадку, изрытую ямами и обставленную турами, насыпанными землей, орудиями на платформах и земляными валами…»