все усиливавшийся плач ребенка, и мне пришлось подавить порыв вернуться за ним и увезти его вместе с Лэйси из этого дома, но ведь он мне не брат, да и водить машину умела только у Лэйси. Не мне претендовать на роль спасительницы.

Она тихонько затворила за нами дверь и, пока мы садились в машину и отъезжали, не промолвила ни слова.

И музыку не включала.

– Ты хочешь домой, – изрекла она наконец.

Это был не вопрос, но я знала, что меня ждет, если я отвечу «да». Конец всему.

Теперь я поняла: это проверка. Может, весь этот вечер был проверкой. С Лэйси не угадаешь, развиваются ли события своим ходом или подчиняются ее закулисным махинациям, но, напомнила я себе, всегда безопаснее предполагать второе.

С проверками я справлялась на ура. Дотянувшись до Барби-магнитолы, я нажала кнопку и начала напоказ трясти головой в такт сильным долям Курта.

– Поехали на озеро.

* * *

Озеро в феврале: мокрый снег и мерцание звезд. Полностью в нашем распоряжении. Ветер, вода, небо и Лэйси. Больше мне ничего не надо.

– Предки – дебилы, – сказала я.

Она пожала плечами.

– Все кругом дебилы, кроме нас, – добавила я.

Мы называли озеро нашим, но мы владели им только в том смысле, в каком владели всем вокруг: потому что мы были тут, потому что тайный мир, созданный нами для себя, целиком принадлежал нам. Он состоял лишь из тишины и простора, потому что нам нравились только холод и дождь.

Идею подала Лэйси. Пусть вода отпугивает остальных. Мы будем нимфами и наядами, порождениями влаги и глубины.

Это я рассказала ей про них. Про нимф, наяд и селки[15]. Они не попадались в тех книжках, которые читала Лэйси. Она знала сирен (из «Одиссеи») и русалок (из комиксов). Об остальных она услышала от меня.

Она уверяла, что умеет дышать под водой, и я почти верила, что это правда и что она волшебница. Водяные существа, по ее словам, чужды лесу, и только этим она объясняла, почему мы должны держаться от него подальше. Никакого леса, только озеро, и меня это устраивало. Я не могла дождаться, когда потеплеет и я увижу, как она плавает.

Снег был легкий и грязно-маслянистый, который невольно вызывает мысли о кислотном дожде. Лэйси предпочитала грозы. Свинцовое небо, потрескивающий воздух, тревожное, захватывающее дух предощущение скорой катастрофы. Иногда мы приезжали к озеру перед первыми раскатами. Подставляли лица дождю, считали секунды между разрядом молнии и громом: раз-и, два-и, три-и. Пока не становилось ясно, что гроза уже в разгаре и можно дышать вместе с ней, жить в ее ритме, в точности знать, через сколько мгновений после белой вспышки открывать рот и орать в унисон оглушительному рыку грома.

Но тут царила Лэйси. Я предпочитала тишину. Гроза словно разделяла нас, вставала между нами третьим лишним, и мне было далеко до ее свирепой притягательности. Мне нравилось, когда мы только вдвоем.

Лэйси смотрела на водную гладь. В темноте озеро становилось другим. Бездонным. Я представила себе поблескивающие в глубине глаза и зубы – острые, голодные, алчные. Притаившихся чудищ. Я представила песню сирены, призыв в ночи, мы с Лэйси отвечаем на него, входим в ледяные волны, погружаемся в черноту. Исчезаем.

Она подобрала камешек и швырнула в воду:

– Вот отстой.

Похоже, еще одна проверка. Надо найти слова, которые вытащат ее из самоуглубленного состояния. Но то была ее магическая способность, не моя, – выуживать из темного ила чудовище и отсекать ему голову. Лэйси – драконобореп; я – ее копьеносец. Лэйси нуждалась в собственной Лэйси, но у нее была только я.

– Отстой, – повторила я, словно соглашаясь, ибо готова была согласиться с любыми ее словами.

Я хотела сказать, что отношения ее матери с отчимом не имеют значения, и я понимаю, что оба они чужие Лэйси, а Лэйси чужая им, она появилась на свет уже взрослой, богоподобной, расцвела посреди поля или оттаяла из глыбы льда на солнце. Я хотела сказать, что другие для нас не важны, они существуют только ради удовольствия не замечать их – плоды фантазии, которые ходят, разговаривают, изображают наличие внутреннего мира, но пусты изнутри. Бездумные оболочки. Совершенно не похожие на нас. Лэйси сама мне так объясняла, когда читала вслух Декарта. Ты можешь познать только себя самого, говорила она. Единственная реальность, гарантированная и подтвержденная, – это ты и я. Я хотела напомнить, чему она меня учила: что мы можем уехать вместе, что жизнь жестока в той мере, в какой мы сами ей позволяем, что мы живем в Батл-Крике по собственной воле, но вольны и покинуть его.

Я хотела сказать ей, что ничто из увиденного меня не напугало, что ничего не изменилось, но она уже достаточно хорошо изучила меня, чтобы уловить фальшь в моем голосе.

Я хотела – бо́льшая часть меня хотела – спасти ее.

Но в глубине души таился холодный расчет, постыдное облегчение, что у Лэйси никого нет, ибо я до ужаса в ней нуждалась; и если ее жизнь разрушена, если за пределами нашего тесного кружка царят лишь мрак и мерзость, для меня открываются немыслимые перспективы. Что Лэйси тоже нуждается в ком-нибудь. И если я пройду проверку, уложусь в ее рамки, то этим кем-то смогу стать я.

– Мой отец любил воду. – Она нащупала еще один камешек и запустила его в озеро. – Когда мы жили в Джерси, он любил возить меня в Атлантик-сити. Рядом с казино стоял механический пони, и папа оставлял меня там, вручив горсть четвертаков. Хватало на целый день.

– Долго же ты каталась.

– Мне ужасно нравилось. Знаешь ведь, что говорят про девочек и лошадей. – Сквозь скорлупу пробилась обычная Лэйси, подмигнула мне с усмешкой. – А еще я была идиоткой.

– В шесть лет все идиотки.

– Он обещал, что однажды повезет меня кататься на настоящем пони. Вроде бы в Вирджинии есть такие пляжи, где по песку носятся дикие пони? Кругом сплошные пони, как в доисторические времена или типа того.

– Чинкотиг. – «Мисти из Чинкотига» я прочитала одиннадцать раз.

– Как скажешь. Я все равно не в курсе, ведь мы туда так и не съездили.

Я бы могла рассказать ей, что мой папа – прямо-таки король невыполненных обещаний, что о разбитых мечтах и разочарованиях мне известно все, однако я боялась, как бы она не обозвала меня долбаной всезнайкой, и даже тут я с ней согласилась бы.

– Я ни разу не видела океан, – сообщила я, и слова оказались магическими. Они вернули ее.