– Привет.

Хедвиг оборачивается.

– Привет, – отвечает она.

В двух метрах от неё стоит Стейк, возникший из ниоткуда, как по волшебному щелчку пальцев.

– Давненько не виделись, – говорит Стейк.

– М-м.

– Два дня… Я тебя ждал.

– Зачем?

Стейк слегка склоняет голову набок.

– Ну, я хотел узнать, что ты имела в виду, ну, тогда.

– Ты о чём? – говорит Хедвиг, хотя всё понимает. Она и сама не раз собиралась дойти до Стейка. Но потом ей начинало казаться, что это глупость какая-то. Вдруг Стейк подумает, что она идиотка. Только маленьким детям может взбрести такое в голову. И всё же…

Стейк суёт пальцы в карманы брюк.

– Хочешь, накинем на тебя покрывало.

– Что?

– Если ты стесняешься. Тогда будет проще сказать.

– Ты так обычно делаешь? – сглотнув, говорит Хедвиг.

– Нет. Но в фильмах люди часто садятся в ящик, когда приходят в церковь и хотят рассказать священнику какую-нибудь тайну. Потому что в ящике не так стыдно.

– Да?

– Ага. В ящике есть дырка, они через неё говорят, а священник сидит с другой стороны и слушает.

Хедвиг прыскает со смеху.

– У нас в курятнике есть такое окошко.

– Отлично! – Стейк сияет. – Пойдём туда?

Они идут к курятнику. Хедвиг встаёт на цыпочки и заглядывает в грязное окно. Две курицы лежат на сене и крутят глазами. Остальные, на улице, ищут червяков, хотя никаких червяков в помине нет. Петуха тоже нигде не видно.

Петух – довольно глупый тип. Поначалу, когда он у них появился, войти в курятник можно было только с зонтиком и надо было размахивать им во все стороны, чтобы петух не напал. Теперь он подобрел, но доверять ему всё равно нельзя, на ногах у него опасные шпоры. Ему не нравится, когда люди заходят в курятник: он думает, что его кур хотят обидеть.

Хедвиг и Стейк поднимаются на серое, в тёмных кружках от сучков крыльцо. Дверь туго открывается.

– Ну и вонища! – вопит Стейк. Он затыкает нос, чтобы не чувствовать этот сногсшибательный запах. – Вы что тут, яд разлили?

– Это куриный помёт.

– Гадость какая!

– Ну что, начнём?

Стейк энергично кивает и убегает. И вот он уже у окошка, через которое лазят куры. Стейк просит Хедвиг несколько раз сказать «раз-два, раз-два», чтобы проверить звук. Удостоверившись, что слышно хорошо, он устраивается поудобнее.

Хедвиг покусывает ноготь на большом пальце.

– Так вот… если человек захочет обмануть всех своих близких, будто он умрёт. Получится у него, как ты думаешь?

– Ну конечно, – отвечает Стейк.

– А в церкви как же? Как быть с гробом и всё такое?

– В гроб надо положить камень, и все дела. Такой, который весит ровно столько же, сколько этот человек, чтобы, когда гроб будут опускать в могилу, никто ничего не заподозрил. Это суперстарый трюк.

Хедвиг немного медлит.

– Мне кажется, она так и сделает. Моя бабушка то есть.

– Правда?

– Ага.

Хедвиг подходит ещё ближе к окошку, так близко, что ей немного видно Стейка. Он заинтересованно теребит подбородок, а Хедвиг тем временем рассказывает дальше.

Короче, это случилось, когда они вернулись из больницы. Хедвиг лежала в постели и не могла уснуть, ворочаясь от жары и всех этих мыслей о смерти.

И тогда-то она поняла. Бабушка не умрёт.

Чтобы догадаться, надо быть очень умной. Ведь бабушка ни разу не сказала об этом открыто. Зато, например, она говорила, как хорошо будет немного отдохнуть. А при смерти так не скажешь. Умереть – значит умереть, это не то же самое, что прилечь в гамак покачаться.

Потом ещё бабушка сказала, что ей хотелось бы ненадолго задержаться – посмотреть, как дедушка жарит яичницу. Умирающие так тоже не говорят. Скорее они скажут: вот бы ещё немного пожить – мне бы так хотелось увидеть, как Эрнст-Хуго будет жарить яичницу.

Ещё она сказала, что всегда мечтала попутешествовать.

Любой мало-мальски сообразительный человек легко догадается, как одно связано с другим: бабушка устала мыть посуду и готовить дедушке еду. Так устала, что хочет уехать. Она поедет в Италию смотреть эти самые руины. И чтобы никто её не догнал и не потащил обратно к кухонной мойке, она всех перехитрит и притворится, что умерла.

Одной только Хедвиг она оставила несколько подсказок. Возможно, для того чтобы Хедвиг не слишком сильно горевала.

Договорив, Хедвиг покусывает нижнюю губу.

– Ну, что скажешь? – спрашивает она и снова волнуется, как бы Стейк не решил, что она рассуждает как маленькая.

Стейк вжимается своей большой круглой башкой в окошко.

– Возможно, ты права. Жаль только, у нас нет доказательств.

– А нужны доказательства?

– Да, если хочешь знать наверняка. А ты ведь хочешь?

– Да…

Хорошо бы, конечно, знать наверняка. Будучи уверена, что бабушка жива, Хедвиг не станет грустить. А если это точно неизвестно, то на всякий случай лучше немного погрустить, но тут возникают сложности. В один день ей придётся плакать и кричать: БАБУШКА УМЕРЛА! А в другой – хохотать и веселиться, что бабушка так замечательно проводит время в Италии. Мама и папа, чего доброго, решат, что Хедвиг сошла с ума.

– У меня есть письмо с обещанием, – говорит она. – Годится?

– Ну… – Стейк уже начал краснеть от неудобства позы. – Смотря что в нём написано.

Письмо с обещанием по-прежнему лежит в маминой сумке, в маленьком кармашке рядом с губной помадой. Но Хедвиг помнит почти всё, что там говорится:

– Обещаю, что ты получишь моих оловянных солдатиков. Эстер Андерсон. И ещё там, кажется, было про то, чтобы я не сломала ружья.

– Этого мало. Такое письмо можно написать и перед смертью. Ну, завещание, знаешь.

Хедвиг вздыхает. Где-то далеко звонит телефон. Звонки смешиваются с фанфарами. Злобными, надрывными фанфарами, которые звучат снова и снова, отчего кровь приливает к ушам и они раскаляются, точно пламенеющие угли. Фанфары приближаются!

– Петух! – кричит Хедвиг. – Берегись!

Хедвиг кидается за дверь, сбегает по лесенке и сворачивает за угол. По дороге она хватает старую мотыгу, стоящую у стены.

Стейк кричит и воет, колотит и машет руками. Он не успел вытащить голову из окошка. На спине у него пляшет петух с острыми шпорами на лапах.

– На помощь! Сними его!

Хедвиг замахивается, петух забывает о Стейке и набрасывается на мотыгу.