до конца дня. Она была из самых старших фрейлин, что было странным при её привлекательности. С замужеством девушки переставали быть фрейлинами, и она бы ещё прошедшей осенью перестала ею быть, но Господь распорядился иначе. Чуть младше неё была разве что Прасковья, но некрасивость, грубый подбородок, слишком высокий лоб, узкие губы и бесцветные брови той не оставляли вопросов, почему она засиживается.

— Как же не быть? — возмущённо взмахнула руками Уварова. Она была наивно набожна, как-то по-простонародному, почти по-крестьянски, разве что не ахающая при звоне колоколов и спешащая поклониться и перекреститься в сторону благовестящего звука. — Обязательно надо присутствовать.

Раскрылась дверца и с шуршанием юбок появилась ещё одна девушка, несущая поднос, на котором горкой были навалены конверты.

— Lettres, lettres[1]! — пропела озорно вошедшая. Все присутствующие, кроме Прасковьи, чуть вытянулись.

— Для всех, Мари? — поинтересовалась Ольга.

— Je ne sais pas[2], прочтите сами.

Кто-то нетерпеливо кинулся рыться в корреспонденции. Ольга встала медленно и, с достоинством подойдя к разбираемой насыпи, легонько подвигала письма, ища, нет ли на её имя. Сердце дрогнуло. Да! Одно есть. «Pour O. Neidgard». Пальчиками вытянув его, стараясь не демонстрировать спешки, Ольга развернула письмо. Первые же строки дали ей понять, что она обманулась. И видимо это мелькнуло на её лице.

— От кого, Оля? — поинтересовалась Прасковья.

— От Маки[3].

— Я её не застала совсем чуть-чуть, иначе бы тоже познакомилась. Что она пишет? Как она?

— Всё хорошо.

— Детишек не прибавилось?

— Наверное, нет, если не пишет об этом…

— А ты, ma chère, как будто бы огорчена, — заметила Валентина, — ждала послания от кого-то другого?

— Нет, — отойдя с письмом от Маки, в девичестве баронессы Николаи, а ныне княгини Шервашидзе, Ольга постаралась напустить на себя занятой вид, но Валентина не отстала:

— От того студента, что к тебе заглядывает в Петербурге?

— Это младший брат Миши, — сухо, поджимая губы, выговорила она.

— У него нет невесты? — присела возле неё Мари, их сегодняшняя почтальонша. Глаза у неё играли любопытством и очарованием. — Il est tellement beau[4]!

— Мари, разве прилично девушке так говорить о мужчинах? — вспыхнула Ольга.

— Ничего такого я не сказала! Только то, что Мишин брат… обладает хорошим внешним видом.

— Да-а, — выдохнула Прасковья, — статный, как офицер! Странно, что студент. Не знаешь, Оля, почему он не пошёл в военные?

— Это мне неизвестно, — разговор всё больше смущал и напрягал её. Отчего у этих барышень такой повышенный интерес к Пете? Да, в своих мыслях, в своей голове, молча, она звала его «Петя», ведь с самого знакомства с ним, когда их представил Михаил, он был для неё как младший брат.

— Как его зовут? — не унималась Мари.

— Петя… Пётр Аркадьевич, — быстро исправилась Ольга и поднялась, — я забыла кое-что отдать портнихе. Вернусь позже.

У самой двери, за спиной, она услышала мечтательный голос Мари:

— Пётр Аркадьевич Столыпин… звучит! Как вы думаете, мне бы пошла эта фамилия? Мария Константиновна Столыпина!

— Лучше, чем сейчас — Ребиндер! — заметила Прасковья и фрейлины засмеялись.

Ольга закрыла за собой дверь. Да, она посмела поверить в то, что Пётр напишет ей, переступая через свою скромность. Если бы хотел, разве не написал бы? А если не хочет, то зачем начинал все эти… эти… намёки? Нет, намёки не для благородных, Петя сразу пришёл к её отцу и объяснился. Он был открыт и честен. Тогда в чём же дело? Она отпугнула его своей резкостью? Ну, хорош кавалер, которого так просто можно отпугнуть!

Слушая восторженные отзывы о его внешности, Ольга запутывалась и пугалась. Она не хотела, чтобы ей внушили что-то, советчиком должно быть только сердце. А ей и без того хватало сомнений: чувство долга и ответственность ведут Петра к ней? Или нечто большее? А видит ли она в нём кого-то отдельного, цельного, а не тень Миши? И этим хохотушкам легко веселиться не всерьёз, ведь им не нужно рассматривать брака со Столыпиным по-настоящему, а по-настоящему не на одни глаза да рост смотрят, но и на карьеру, будущее. У неё самой приданного будет раз в десять больше, чем у Столыпиных имущества. А если Петя только потому к ней пристал, что она — выгодная партия? Как тут угадаешь, если не приглядываясь и не откладывая на время? Замужество ведь самый серьёзный шаг в жизни девушки, как на него решиться?

И всё же, до чего обидно было, что он не захотел ей написать!

* * *

Пётр высадился на станции Султановская[5]. К дальним поездкам он давно привык. Имея военного отца, им с братьями не раз приходилось переезжать с места на место (сестра тогда жила с матерью, в Швейцарии). Но на Кавказ Столыпин попал впервые. Горы видел впервые. И дышал подобным воздухом — совсем иным, не таким, как в Санкт-Петербурге, не таким, как в Орловщине или Вильно, тоже впервые.

С окриками разгружались чемоданы. Доктор, с которым Петя ехал в вагоне, спустился на перрон с саквояжем и, зная куда идти, не новичок здесь, деловито пошагал искать экипаж, который должен был его встретить. Под зонтиками озирались любопытно две барышни в сопровождении старшей дамы, должно быть, их матери. Либо семья приехала к какому-нибудь генералу, либо девушек вывезли на воды, укрепить здоровье.

Не верилось, что каких-то двадцать лет назад здесь закончилась война, до того мирным, приятным и радушным казался край. Люди расслаблены, если не считать вокзальных погрузчиков и бродящих коробейников. Петру сделалось неудобно от того, что он приехал с воинственным настроем, принёс сюда не дружбу и прощение, а злобу и мщение. Но передумывать и останавливаться поздно.

Проходя мимо драгун Нижегородского полка, Столыпин услышал краем уха их разговор о том, что командир, Яков Дмитриевич, ещё не вернулся с коронации из Москвы. Упоминание этого торжества откинуло его мысли назад, туда, откуда он уехал. Ведь проезжал Москву, где была Ольга, но не стал задерживаться и пытаться увидеться с ней. Боялся утратить решительность? Или никак не мог забыть, как холодно она велела ему не писать любовных писем? А дружеское у него не вышло, не мог он кривить душой перед ней и лицемерить, заводить пустую светскую переписку о погоде, здоровье, сплетнях.

Что-то заставило его замедлиться. Нижегородский полк — в нём числился некогда знаменитый его родственник, Михаил Юрьевич Лермонтов. В него вообще часто ссылали за дурное поведение гвардейцев. И преображенцев? Петя остановился, развернулся, и подошёл к драгунам, спросив у них об Иване Шаховском.

— Знаем такого, — улыбнулся один браво, огладив усы, — а ты зачем его ищешь?

— Дело есть, — серьёзно произнёс Столыпин.

— Дело? Какое