— Но предсказать порой не трудно. Как и то, что тебя отчислят из университета, если узнают, что ты тут устроил.

Столыпин сконфузился. Голова невольно утопла в плечах. Возможно, через связи отца договориться бы получилось, но, тем не менее, скандал, выяснения… Да, угроза отчисления не шуточная.

— Вот что, — вздохнул князь, — меня уже из-за брата твоего сослали сюда. Мне терять нечего. А тебе окажу милость за наглость и храбрость. Когда командир наш, Яков Дмитриевич вернётся, увидит моё состояние и всё поймёт, мы ему не скажем, с кем я стрелялся. Только уж и ты сам языком не болтай, понял? Дуэли не было, вот и всё.

Пётр кивнул согласно. Ему это было выгодно, впрочем, как и князю Шаховскому. Всё-таки офицеры о чести и репутации заботятся до гробовой доски, и дать распространиться новости, что его подстрелил какой-то юнец-агроном — это осрамиться навечно.

— Значит, уговор, — Шаховской протянул было руку, но остановил движение, вовремя поняв, что убийце брата Столыпин жать её не будет. — А теперь иди, и покинь Кисловодск побыстрее!

Выйдя во внутренний двор крепости, Пётр огляделся. Неужели всё закончилось? Неужели он сделал это? Неужели вчерашнее вторжение сюда и решающее утро не были сном? Вдохнув поглубже, Столыпин заметил, что воздух сделался слаще. И задышалось свободнее.

Забрав свой путевой несессер, с которым путешествовал, Пётр попрощался с драгунами, поблагодарил за ночлег и казарменный завтрак. Ступил на вчерашнюю дорогу. Впереди покачивал макушками стройный ряд пирамидальных тополей. Аллеи из них высадили по всему городу, преображая его облик. Жителей было немного — тысячи полторы. Боковые улочки, уходящие к горным ручьям, населялись горцами с семьями, их побелённые каменные сакли с камышовыми крышами уютно гнездились вдалеке за двухэтажными особняками зажиточных русских купцов и дворян. Наслаждаясь чудесной погодой, гуляли дамы под руку с кавалерами. «Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо сине — чего бы, кажется, больше? — зачем тут страсти, желания, сожаления?» — вспомнились Столыпину строки Лермонтова, написанные, правда, о Пятигорске, но кавказский дух витал тут всюду единый. Может и к лучшему, что Шаховского он застал именно тут, а не в Пятигорске, более людном и оживлённом, там бы наверняка наделалось шума и избежать огласки не удалось.

Спросив у встречного господина, есть ли тут гостиница, в которой можно отобедать, Столыпин получил указание и направился туда. Насытится как следует, и тронется в обратный путь.

В гостинице он поздоровался со вчерашним адвокатом из дилижанса. Заказал щей и запечённой рыбы. Всё это принесли ему с хлебом и стаканом минеральной воды, которая, оправдывая имя города, была кисловатой, так что Пётр решил запить всё чаем, поданным с черешневым вареньем. Наконец, ощутив себя если не заново рождённым, то отдохнувшим, окрылённым и счастливым, Столыпин побрёл искать то место, где высадился вчера с другими пассажирами. Оно нашлось выше по улице и, при свете дня, выдало себя столбами тех самых шести фонарей. Царапина от пули несильно саднила под рукавом, ни капли не мешая воодушевлённому настроению.

Присев на скамью, Пётр стал ждать дилижанса, чтобы ехать домой, к отцу.

Глава IX

На левом берегу плавно текущей Оки, в небольшом доме с мезонином, встречая сумерки сидел за столом Аркадий Дмитриевич Столыпин. Когда младший сын приехал из Петербурга один, его сердце почувствовало неладное, но Александр заверил, что Петя остался в столице подольше позаниматься, посещать университетскую библиотеку и общаться с учёными людьми и преподавателями. Время шло, дни проходили, а Петя всё «занимался». Генерал, полюбивший с возрастом тишину и уединение, жалел иногда, что отпустил сыновей от второго брака в Петербург. Думал, им там будет лучше — перспективы, карьера, увлекательная и блестящая жизнь, что так нужна молодости. Но после смерти Михаила всё переосмысливалось. Не лучше ли сразу было приучать их к домашним делам и радостям провинциальным? Они ведь чудно жили то там, то здесь, обходясь без близости ко двору. Двор — место важное, влиятельное и желанное для многих, но где высота, там и опасное падение, где блеск золота, там и слепота. Интриги, зависть, оговоры, покушения. Для этого ли он растил своих мальчиков, прививая им законы чести и благородства? Юность слаба на соблазны и дурное влияние, как её ни лепи по-своему, отвернёшься — уже переиначил кто-то.

Саша, застенчивый гимназист, любящий чтение, увлёкся в университете литературными кружками, постоянно знакомился с кем-то новым, слал и получал письма, выписывал журналы и горел сменяющими друг друга идеями. До зимы он пел оды Достоевскому, теперь приехал курить фимиам Лескову. Не успел Аркадий Дмитриевич порекомендовать сыну прочесть «Войну и мир» своего приятеля, графа Льва Николаевича Толстого, как выяснилось, что он то уже прочёл!

— И мне не понравилось, — заявил Александр, — и Пете тоже.

— Не понравилось! Вы хоть поняли там что-то?

— А что там понимать? Хроника событий, а для этого можно и историю изучить. Художественно ценного там мало.

— Поглядите на него, знаток выискался!

— Да, знаток, я, между прочим, изучаю это профессионально, под руководством самых осведомлённых лиц государства, а изучал ли Лев Николаевич литературу?

— Жизнь — лучший учитель! Сколько ему лет, а сколько тебе? Даже не думай, что на своих лекциях за три-четыре года узнаешь больше, чем знает человек, в отцы тебе годящийся!

Александр умолк, поскольку спорить с отцом у них не было принято. Он не стал пересказывать Петино мнение — а он на него обычно опирался, как на авторитетное, когда хотел доказать что-то, — ведь Петя подробно раскладывал ему, что роман плох отсутствием, например, хорошего, привлекательного женского персонажа. Там все девушки либо глупы, либо распущены, либо инертны и пресны, одним словом — представляют какое-то неинтересное дополнение к рассуждающим и живым мужским характерам.

— А мужчины? — сказал тогда Пётр. — Где положительные примеры? Пьер? Андрей? Книга как будто утверждает, что заблуждаться полжизни — это нормально. Даже не заблуждаться, а блуждать в потёмках ошибок, склонностей, страстей, делать что-то, в себе не разобравшись. И кому? Мужчине! Будто не на нём лежит ответственность быть личностью, иметь цель, твёрдость и принципы. Упрямство? Пускай. Но лучше убеждённо идти к задуманному, имея добрые намерения, чем бесцельно шататься от идеи к идее, не разобравшись до конца ни в одной и, того хуже, не зная, для чего ты ищешь — себе в удовольствие или обществу на пользу. Нет, ничему эта книга не учит.

Петя. Вот он, казалось Аркадию Дмитриевичу,