Итак, Кирюха, у меня в руках, в моей колоде, прописан весь путь – от производителя до потребителя. Скажу еще: так как товар природный и по месту произрастания не особо ценится – по дороге набегают такие проценты, что ни с каким другим «дуревом» не сравнится. Да и по воздействию несравнимо. Человек, владеющий им, может «казнить или миловать» половину столичной тусовки. До прошлого года канал работал четко, я только отслеживал, как мог, чтобы «дурь» не попадала на молодежные дискотеки и поступала небольшими партиями – это, правда, и задирало цену на нее.

Что случилось после открытия Венькиного Центра, я тебе объясню при встрече. А пока знай: в прошлом году я заблокировал этот канал. Поставщик не знает никого, кроме меня. Покупатель тоже больше ни с кем работать не будет. Сейчас обе стороны думают, что кого-то «приостановили», и на всякий случай затаились в страхе. Но, похоже, кто-то из них – или Поставщик, или Покупатель – нащупывает обходные пути и пытается меня нейтрализовать. А моя задача – обрубить и того и другого. То, что случилось с Майкой, – тоже из этой цепочки. И Бесс они держат, чтобы надавить на меня. А может быть, на тебя и через тебя – на меня. Понял, какое-такое «досье» Стаса? Будь очень осторожен, Кир, полагайся только на нас с Вэном. А там – где наша не пропадала! И самое главное, никому не доверяй…»

На этом месте раздался резкий телефонный звонок.

Суббота. 1 сентября

Звонили на мой домашний телефон, и звонок был каким-то настойчивым, как по мобильному роумингу. Правда, тогда мне было не до оценок. Я мгновенно схватил трубку.

В том, что звонит Бесс или звонят по ее поводу, сомнений у меня не было. Поэтому я довольно долго не мог врубиться, чего хочет от меня мужской голос с неуловимо иностранным акцентом на другом конце провода.

– Мистер Сотников? Это мистер Сотников, Москва? Пожалуйста, говорите громче. Я звоню из Англии, Оксфорд. Вы понимаете? Вам хорошо слышно?

– Я слышу вас.

– Мистер Сотников, меня зовут Дик, Дик Сименс. Я живу в Оксфорде и работаю руководителем кафедры университета, кажется, это так по-русски… Кстати, ведь мы с вами виделись, когда вы приезжали в Англию. Несколько дней назад к вам выехала моя дочь, Элизабет, Бесси… Видите ли, нас постигло большое несчастье – моя супруга и ее мать скончалась. Бесс убедила себя в том, что должна расследовать обстоятельства ее смерти. Она очень молода и очень наивна, и, хотя я был категорически против, она меня не послушала. Тем более что после смерти Мэй наша дочь получила и определенную финансовую самостоятельность. Я не верил и не верю в ее идеи, но, разумеется, никак не могу оставить ее без помощи. Она поехала к вам, мистер Сотников, почему-то уверенная, что вы ей поможете. Надеюсь, она не ошиблась? Надеюсь, у вас с ней все в норме, без проблем? Скажите, как ее дела, как она устроилась в чужой стране, довольна ли своим приездом? И когда она собирается обратно?

В разговоре воцарилась пауза. Сначала я обрадовался, что хоть кто-то сможет подключиться к моим поискам и разделить мое волнение. Но тут же подумал: а вправе ли я вот так, по телефону, выплескивать на человека все, что случилось? Сименс немолод, ему теперь должно быть что-то около шестидесяти, – вдруг с ним что-то случится? Да и что он сможет предпринять – там, на другом конце провода? Обратится в полицию? Но ведь именно о том, что никуда не надо обращаться, и предупреждали похитители Бесс. Что же все-таки лучше всего сделать?

– Алло, алло! Мистер Сотников, я вас не слышу! Возможно, я должен перезвонить? Ответьте, пожалуйста, я страшно волнуюсь!

Еще бы! Я подождал еще немного, колеблясь. Желание поделиться с кем-нибудь, хотя бы посоветоваться, было непреодолимым. В конце концов, он лучше знает Бесс и подскажет мне, что делать. Да и жизнь этой девушки несопоставима с чьими-то испорченными нервами – моими ли, его ли, в конце концов, зарвавшихся королей из Стасовой карточной колоды…

Я постарался говорить спокойно, четко и предельно аккуратно:

– Господин Сименс? Вы правы, это я, Кирилл Андреевич Сотников, школьный приятель вашей жены. Мы с вами когда-то, теперь уже давно, виделись. Достаточно ли хорошо вы говорите по-русски, чтобы понять меня по телефону? Не слишком ли я тороплюсь?

– О, многоуважаемый мистер Сотников, говорите совершенно свободно! В свое время я заканчивал Университет дружбы народов, русский язык – моя специальность. Вы обратили внимание, как хорошо Бесс объясняется по-русски? Я специально занимался с ней!

– Обратил, конечно, хотя мы мало общались. Я, правда, думал, что занималась с ней миссис Сименс…

– Что вы говорите? Мало общались? Простите, я понял вас правильно? Вам что-то могло помешать? Надеюсь, не «первый отдел», как в советские времена?

– Нет, конечно… Все это пройдено и забыто, мистер Сименс! Хотя… возможно, и лучше было бы встретить только такое препятствие – мы и забыли, насколько оно серьезно…

– Мистер Сотников, я знаю русский в совершенстве, но сейчас я не всегда могу вас понять. Я правильно вас понял: вы говорите, что со стороны «первого отдела» нет никаких препятствий?

– Как и нет никакого «первого отдела», каким он был в пору нашей юности! Буду говорить откровенно, господин Сименс! К сожалению, уже на второй день после приезда Бесс некие люди решились изолировать ее от всякого общения. В настоящее время ваша дочь находится у них в руках. Взамен им нужны документы нашего друга. Я делаю все возможное. Очень надеюсь, что именно сегодня смогу назначить им встречу. Необходимо, чтобы вы поняли меня правильно, мистер Сименс: одним из требований захватчиков было исключение всяких контактов с органами правопорядка. Думаю, это касается и вашей полиции…

В трубке явственно послышался какой-то треск, и наступила тишина. Я даже подумал: что, если немолодой «завлаб» – или, как там у них – «завкаф», – и впрямь завалится прямо у телефона… Мне стало страшно даже лишний раз окликать его…

И вдруг я услышал сказанное совершенно другим голосом, без особых эмоций, кратко, тоном человека, привыкшего отдавать приказы:

– Я понял вас, мистер Сотников. Смею вас заверить – можете на меня во всем положиться. Записываю адрес. Вылечу ближайшим рейсом и доберусь до вас сам.

Положив трубку, я впервые за эту неделю почувствовал настоящее облегчение. Теперь я не просто ждал звонка от похитителей – со мной были и мои друзья, и такой, по-видимому, решительный и надежный человек, каким оказался отец девочки.

«Мы сами накажем его – я и мой отец», – я вспомнил, как Бесс сказала это, – и впервые подумал, что ее врагам не позавидуешь, причем независимо от участия уже упомянутых мною «органов».

Я сгоряча хватил целый стакан водки и неожиданно вырубился. Все поплыло у меня перед глазами. Я схватил бумаги Стаса… и очнулся только утром.

Я кинулся приводить себя в порядок. А потом решил прибрать все касающиеся Бесс и Майки бумаги. Майкины бумаги я свернул в трубку и сунул в большую напольную вазу, где пылились декоративные ромашки, сделанные из настоящих подсохших лепестков, плюша и проволоки – любимое украшение бабки, доставшееся мне по наследству. А когда хватился записок Стаса – не нашел их ни на столе, ни по ящикам и тумбам. Я успокоил себя тем, что четко помнил: вчера спьяну я вроде специально надежно припрятал их, чтобы потом, в безопасности, дочитать…