В Совнаркоме дураков и безумцев не было, но республике грозила неминуемая гибель, если не от наброшенной петли вражеских фронтов, то от косящих красногвардейцев и население голода, холода и враз вспыхнувшей заразы: тифа, холеры, чумы, чёрной оспы, туберкулёза… Такая сопутствующая тварь, как вошь и клопы, разносящие всю эту погибель, в счёт не шла.

Поэтому Ленин подписал декрет об обязательном товарообороте для Пензенской, Самарской и Тамбовской губерний, который вводился немедленно.

Между тем в глубинке местные власти едва сдерживали недовольство, возмущение и протесты, готовые обернуться вооружёнными столкновениями. В Пензенской губернии даже руководители большинства уездных и волостных Советов выступали против насильственного изъятия хлеба. Кураев срочно известил об этом Ленина и попросил вооружённое подкрепление. Чекисты Рудольфа Аустрина не справлялись, хотя тот в срочном порядке латал прорехи кем попало. Так, в Пензенской чека нашлось место грамотному Павлу Буланову: в Инсоре взялись за вилы, ответственному секретарю уездного комитета РКП(б) лучшего места для спасения не сыскать.

А началась заваруха летом, когда в Пензу наконец прибыл обещанный Лениным продотряд из четырёхсот хорошо вооружённых бойцов. Разделившись по сотням и усиленные агитаторами из местных партийцев, они направились по волостям создавать разгромленные комбеды и выгребать остатки продовольствия.

Тут уж и прорвало.

Началось с села Кучки, где крестьяне взялись за вилы и топоры. Петроградский отряд, пытавшийся оказать сопротивление, понеся значительные потери убитыми и ранеными, был разгромлен, уцелевшие едва унесли ноги. Вооружённые мятежи вспыхнули в других волостях и грозились охватить целые уезды, словно только и ждали сигнала. Чтобы пресечь распространение пламени восстания, Кураев объявил особое положение в нескольких предрасположенных опасных волостях.

"Пензенская опасность явно нами недооценена! — рвал в Совнаркоме голосовые связи Ленин. — В Пензу следует направить бойцов железного полка и привести дело к беспощадному подавлению… Сделать так, чтобы на сотни вёрст народ трепетал…", а Кураеву, противнику кровопролития, извещённый о его нерешительности, слал телеграммы похлеще, приказывая сочувствующих и недовольных мужиков пороть и запирать в концлагеря.

Дзержинский тут же круто взялся за своего подчинённого, метал гром и молнии в адрес Рудольфа Ауст-рина. Тот был избран членом губкома партии и, как мог, давил на мягкотелого Кураева. Вместе им удалось мобилизовать отряд для усмирения восставших, укрепив его военной братией интернационалистов из революционно настроенных немцев, чехов, венгров и словаков. Войдя в притихшие в недобрых ожиданиях Кучки, отряд арестовал не успевших разбежаться зачинщиков и активистов, а назначенный Аустриным председателем следственной комиссии его заместитель Иван Егоров принялся за следствие. Сам Аустрин немедля отбил телеграмму начальству: "Восстание ликвидировано, расстреляно 13 человек". Однако Ленин остался недоволен и возмущённо требовал: "Повесить, непременно повесить не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. Отнять у них весь хлеб. Назначить заложников". И уже явно намекая на Кураева, добавлял: "Найдите людей потвёрже".

Жестокость обернулась бочкой пороха, брошенной в костёр. Вооружённые восстания враз охватили ещё пять волостей, в губернской тюрьме взбунтовавшиеся арестованные убили Егорова, проводившего допросы.

Всё это происходило в 45 километрах от Восточного фронта, в целом положение на всех фронтах становилось критическим. В городе Саранске формировавший особый казачий корпус Филипп Миронов, недовольный политикой раскулачивания, выступил против советской власти. Выдвинув лозунг "Долой коммунистов", мятежные казаки разграбили продовольственные склады в городе и двинулись к фронту. К ним прибавились возмущённые крестьяне, войско росло как на дрожжах лишь только достигало очередного населённого пункта.

Не дожидаясь, Ленин и Свердлов, нашли "человека потвёрже", чтобы возглавить пензенских партийцев, метавшихся в панике и нерешительности. Один Аустрин навести порядок не мог. К тому времени Пензенская ЧК ещё подчинялась местному губернскому Совету, являясь его комиссариатом и не имела прямых связей со Всероссийской чрезвычайной комиссией, поэтому все требования Дзержинского, хотя и подталкивали Аустрина, обязательными для Кураева не были, тем более для губкома партии. И разрубая этот гордиев узел[43], два пролетарских вождя сами решили проблему.

Считаясь даже среди своих диктатором, страдавшая нервным расстройством политработник группы войск Червонного казачества Евгения Бош как раз была отправлена командующим Виталием Примаковым[44] на лечение от чахотки. Подлечившись в Тамбове и Липецке, комиссарша возвратиться назад не могла, так как, по существу, была изгнана за то, что беспардонно вмешивалась в боевые распоряжения и сама отдавала невыполнимые приказы. Накануне Примаков грозился пристрелить её сам, если не отзовёт начальство. В ту пору, когда на Украине велись жестокие бои красных с белыми, зелёными и прочими разноцветными, наседавшими со всех сторон, угроза эта была реальна, командиру позволялось и такое, а Примаков слов на ветер не бросал.

Но именно в полубезумной фанатичке очень нуждалось руководство погибающей республики, барахтавшейся в петле вражеских фронтов и крестьянских бунтов. К тому же о Евгении Готлибовне Мейш-Бош Ленин был не только наслышан, но имел удовольствие ссориться с ней и мириться: ещё до октябрьского переворота она с сожителем, известным революционером Георгием Пятаковым[45] организовала ему активную оппозицию, но, вовремя опомнившись, успела переметнуться к большевикам, посидела в тюрьме, была осуждена к пожизненной ссылке в Сибирь, а сбежав в Японию, перекочевала оттуда в США, далее перебралась в Европу и, поколесив по Швейцарии, Норвегии и Швеции, поспела к революции в Россию. Вот здесь, в вооружённом восстании против войск Временного правительства на Украине, а затем в разразившейся Гражданской войне и проявилось её безудержное буйство и диктаторство.

Помня наставления председателя Совнаркома, Бош, возглавив Пензенский губком РКП(б), тут же попыталась устроить массовую расправу над мятежными крестьянами, но не найдя поддержки у Кураева и Минкина, в телеграмме на имя Ленина обвинила их в саботаже.

Из, казалось бы, обречённого Питера правительство к тому времени засекреченными эшелонами ночью эвакуировалось в Москву, и прибывший, оттуда курьер письмом передал Бош документ, подписанный Лениным и полностью развязывающий ей руки, — она наделялась неограниченным правом действовать по своему усмотрению. Незаменимым помощником её стал преданный Аустрин. Вместе они вооружили два отряда губчека и городского гарнизона. Не жалея патронов, карательное войско приступило к безжалостному истреблению всех подвернувшихся под руку. Виновных и не очень набралось достаточно, в отчётах, аккуратно составлявшихся Булановым и представляемых Аустриным в Москву, значились ко дню завершения операции по ликвидации бунтов арестованными только чекистами свыше 5 тысяч, расстрелянными свыше 600, заключённых в концлагеря около 200 человек.

Дзержинский, отметив отменное усердие Аустрина во всех этих делах, истребовал его на секретную работу к себе в Высшую чрезвычайную комиссию, назначив вскоре начальником отдела. Аустрин не смог расстаться с незаменимым преданным грамотеем Булановым, перетянув его в ВЧК за собой. Проявляя недюжинные способности в бумаготворчестве и