не существовало. Ни тот ни другой никогда не претендовали на руководство какой-нибудь группировкой. Был личный авторитет Прудона и Вейтлинга в парижских и других рабочих кружках, духовное и идейное влияние на рабочих двух мыслителей из рабочих.

Подпольный обком действует[34]. Борьба Брюссельского коммунистического корреспондентского комитета против «вейтлингианства» и «прудонизма» представляла собой не что иное, как попытку подорвать престиж этих двух достойных людей. Сегодня такие действия принято называть инсинуациями и интриганством.

По-видимому, преданность, в которой Энгельс уверял Прудона, куда-то быстро улетучилась, как и восхищение его сочинениями, потому что в письмах своих из Парижа в Брюссель он прохаживается по адресу французского мыслителя в самых неуважительных выражениях, например:

Прудон изо всех сил хлопочет, чтобы, несмотря на свою полемику против экономистов, стать признанным великим экономистом (27/42).

Он пишет о «старых прудоновских бессодержательных фразах» и о «совершенно беспредельной нелепости», имея в виду те же сочинения, почтение к которым высказал в приписке к цитированному письму Маркса, и, без сомнения, будучи одинаково искренним в обоих случаях. Энгельс также сообщает слух о готовящейся новой книге Прудона.

Книга вскоре вышла. Это была «Система экономических противоречий, или Философия нищеты». Уже в декабре того же года Маркс пишет в Париж к Анненкову, что пробежал книгу в два дня и считает ее очень плохой. Одно место из этого письма мы цитировали в настоящей главе.

Через полгода была готова книга Маркса «Нищета философии. Ответ на “Философию нищеты” г-на Прудона». Рвение, с которым Маркс сделал эту книгу, следует оценить, вспомнив, как он десятилетиями не мог завершить свои собственные экономические сочинения.

Книга была написана по-французски (понятно почему?) и была издана одновременно в Париже и Брюсселе (понятно почему?) на средства неизвестно чьи (вероятнее всего – «корреспондентского комитета»). «Борьба против прудонизма» набирала обороты. Предисловие к книге начинается так:

К несчастью г-на Прудона, его странным образом не понимают в Европе. Во Франции за ним признают право быть плохим экономистом, потому что там он слывет за хорошего немецкого философа. В Германии за ним, напротив, признается право быть плохим философом, потому что там он слывет за одного из сильнейших французских экономистов. Принадлежа одновременно к числу и немцев и экономистов, мы намерены протестовать против этой двойной ошибки… (4/69).

Весьма веский довод и повод, чтобы писать такую книгу! Насколько можно судить, книга Прудона содержала изложение его собственной концепции рабочего социализма, она не была полемической против кого-либо персонально и не предполагала необходимости каких-либо немедленных ответов.

Агрессивность Маркса не была спровоцирована содержанием «Философии нищеты».

Превращение, которое претерпело отношение Маркса и Энгельса к Прудону, было бы необъяснимым, если бы осталась неизвестной предыстория этой истории.

Нелепо объяснять борьбу против «прудонизма» идейными разногласиями. Взгляды Прудона были известны нашим гениям еще до их любезного письма в Париж с приглашением к сотрудничеству, а кто-то ведь и прямо высказался об «уважении», внушенном его сочинениями.

Рассудительным ответом на приглашение Маркса Прудон нажил себе врага на всю жизнь.

«Нищета философии» проявляет две характернейшие особенности почти всех книг Маркса.

Во-первых, она (как и предыдущие «Святое семейство» и «Немецкая идеология») возникла из намерения критиковать чужие идеи вместе с их носителями.

По нашему пониманию, традиция Высокой Критики, возникшая в немецкой мысли (от Канта?), предполагала изложение собственных взглядов автора в отталкивании от некоторой общепринятой идеи, в которой философ вскрывал внутреннее противоречие или иного рода недостаточность для решения тех вопросов, которые до сих пор эта идея, по общему мнению, решала.

В XIX веке в среде эпигонов немецкой мысли философская критика мыслей превращается в фельетонную критику мыслителей.

Высокая традиция выродилась в низкую манеру.

У Маркса от традиции осталось только слово «критика», которое он употреблял далеко не только в отношении умственных операций. Теперь уже не всегда можно быть уверенным относительно подлинной цели автора: способствовать объективному поиску истины или утвердить свое имя за счет критикуемого?

Со сказанным связана вторая особенность Марксовой критики и вообще всей марксистской литературы (ибо она вся почти есть «критика»).

Должно быть, многие замечали, что, читая Марксовы книги, как привило, невозможно получить из них сколь-нибудь связное или хотя бы достаточно отчетливое представление об идеях критикуемого автора. Они заслонены собственными идеями критика, который даже не заботится о том, чтобы беспристрастно изложить критикуемую концепцию – хотя бы для того, чтобы показать, что он ее понял. Такое несчастье постигло своим чередом братьев Бауэров («Святое семейство»), Фейербаха и Штирнера («Немецкая идеология») и вот и Прудона.

То же самое второе качество марксистской критики находим мы и в IV томе «Капитала» – «Теории прибавочной стоимости», – да и во всем «Капитале», который, не забудем, есть «Критика» (политической экономии).

Но зато в каждой из таких книг находим мы развитие марксистского учения. Мы стали догадываться, что Сократ и Диоген-из-Бочки потому не оставили книг, что не было у них своего Прудона, Бауэра, Дюринга…

Существованию, деятельности, книгам названных лиц обязаны мы сегодня существованием великих книг Маркс и Энгельса. Те были – первичное, эти – вторичное. Прудон или Дюринг развивали свои идеи, исходя из собственных предпосылок и внутренней логики своих концепций. Маркс и Энгельс развивали свои идеи, отталкиваясь от идей тех, «первичных», а логику им заменяла диалектика.

Трудно назвать это fair play, даже если говорить только о методе, не вдаваясь в содержание. Чужие идеи, взятые как исходный пункт изложения и развития собственных, представляются нам чем-то вроде форы, взятой нашими героями в силу отсутствия четких правил игры и правомочного судейства.

Незаметно перешли мы к состязательной терминологии, но ведь так оно и было. Было перманентное состязание, но опять замечаем: ни Бауэр, ни Прудон, ни Дюринг, ни другие – не вызывали наших героев на дуэль. Игра велась всегда только с одной стороны и потому шла в одни ворота – очередного «соперника».

Возможность отталкиваться от цитат освобождает от обязанности выдвигать собственные логические основания своим взглядам – не потому ли мы и не располагаем сегодня логическим обоснованием «теории базиса и надстройки», за исключением слов «общий результат, к которому я пришел» да еще нескольких позднейших рассуждений на уровне «прежде чем мыслить, людям нужно кушать».

Маркс был экономист-самоучка, и Прудон был экономист-самоучка. Карл Маркс был дилетант с университетским образованием и дипломом «доктора философии». Пьер Жозеф Прудон был рабочий-наборщик, который, благодаря незаурядным способностям, выдвинулся настолько, что стал мыслителем и писателем. Биография далеко не ординарная для начала XIX века.

Как часто бывает с самоучками, даже самые выдающиеся способности не во всем компенсируют не полученное в свое время систематическое образование. Марксу было легко давить Прудона эрудицией, отчего его апломб только крепчал: а что там ответит потом Прудон и когда! да ответит ли? Представляете, какой простор для критики? В «Нищете философии» проявился