– Не понимаешь, да? Я не ухожу. Просто у меня в городе кое-какие дела. Вернее сказать, я нашла себе занятие. Работы завал, из Токио не вырваться.

– Что ж, уверен, ты там времени не теряешь, в Токио. Куй железо, пока горячо.

– Да уж некогда отдыхать.

– Работа есть работа.

Я закончил выстругивать очередной стек. Собрал в кучу стружки, бросил их в очаг и поджег. Огонь мгновенно разгорелся.

Хотя Нацуэ сказала, что собирается уходить, никаких попыток к тому она не предпринимала. И даже напротив. Достала из холодильника банку пива и принялась пить. Я выбросил в очаг все стружки, подложил два поленца. Пламя быстро охватило сухую древесину.

– Я когда маленькая была, пыталась получить все, что мне хотелось. А потом ломала игрушку, чтобы она никому не досталась. Когда не могла сломать, молила Бога, чтобы она сломалась, пусть хоть самую чуточку.

– Ты меня пугаешь.

– Но я выросла и поняла: много в жизни такого, чего я никогда не получу, и еще больше того, что не смогу сломать. Так вот сейчас я снова будто стала девочкой.

– Тогда забери свои мольбы. Меня ты не получишь и не сломаешь.

– Странно, да? У нас ведь проблема не с деньгами. Просто мне хочется найти с тобой какую-то связь. Ты пишешь, я продаю. Наверно, это единственное, за что я могу зацепиться.

– Сказать можно что угодно, ведь правда? Слова, слова… Только если начинаешь повторять ложь, сама, гляди, в нее поверишь.

– А живопись?

– Тут все по-другому. Ты никого не пытаешься убедить.

Нацуэ сложила ноги на диване. На улице начало смеркаться, в комнате стало темно. Огонь отбрасывал блики налицо Нацуэ.

– Расскажи, каково это, убить человека.

– Не могу.

– Это приятно?

– Нет. Это просто выражение твоих сиюминутных чувств.

– Ты выпил, ввязался в драку и нанес человеку смертельные увечья. У него был нож, поэтому на суде встал вопрос о том, что ты превысил пределы необходимой самообороны. Ты сказал, что намеревался совершить убийство. Адвокат пытался тебя остановить, но ты не обращал на него внимания.

– Я действительно хотел убить.

– С самого начала?

– С того момента, как отобрал у него нож.

– Иными словами, это был импульс, а не намерение, которое ты долго вынашивал в голове.

На лице Нацуэ плясали багровые отсветы пламени – говорила ли она, молчала ли. Сжимая в руке бокал, она смотрела на огонь.

Я тоже что-то видел. Убийство. Пожирание чужой жизни. Я определенно что-то понял. Жизнь. Если выражать в словах, это именно жизнь. Тогда мне казалось, что я хочу нарисовать это нечто. Я точно помню, что меня посетила такая мысль.

После первых двух-трех дней в тюрьме меня снова начало преследовать ощущение, что по ладоням сочится чужая кровь. Стоял конец мая, воздух был теплый и влажный. Я все тер ладони, но ощущение не проходило.

– Пойдем в постель.

– Передумал. Типично по-женски.

– Я хотел тебя подразнить, но уже заволновался, что ты про меня забыла.

Нацуэ, не шелохнувшись, продолжала пить пиво.

Мне позвонил Номура.

Он сказал, что картина, которую я передал галерее, вызвала в Токио сенсацию.

– Что тебе надо, Номура. Я ведь тебе как убийца интересен, а на картины тебе чихать.

– В последнее время много о тебе думал, ну и решил в галерею сходить. Там твое полотно выставили, сотого формата. Народ валом валит посмотреть. Я там недолго был, но и то поразился, сколько желающих.

– Его уже продали.

– Просто я понял: пока не пойму твои картины, не пойму тебя как человека.

– Ах, так дело в понимании.

– В том смысле, чтобы самому прочувствовать. Не для того чтобы трещать о тебе для других.

– Подумываешь написать книгу?

– Совершенно верно. А сначала я должен хотя бы тебя понять.

– Говоришь загадками, теперь я тебя не понимаю.

– Да нет, ты все превосходно понимаешь. Но не понимаешь меня.

– Приношу извинения. Я об этом как-то не подумал. Я когда взял трубку, все ломал голову, кто ты вообще такой.

– У меня назревает такой материал, а я достучаться до тебя не могу. Ты только отдаляешься. Да и откройся ты – кто знает, что там выйдет на поверку.

– Зачем вообще писать обо мне книгу?

– Так надо.

– Я для тебя как зеркало.

– Иными словами, я лучше пойму себя, если напишу о тебе? Буду смотреться в тебя как в зеркало. Думаешь, люди для этого книги пишут?

– Наверно.

– Только избавь меня от своих теорий.

– Ну вот и первая ласточка. Эмоции накаляются.

– Я видел твои картины, но не понял их. Меня вообще напрягает, когда я что-то не понимаю.

– Если ты будешь чесать со мной языком по телефону, это тебе понимания не прибавит.

– Воистину…

Номура начал заново.

– От этой картины будто опасность какая-то исходит. Не знаю, мне так показалось. Не то чтобы ты снова собирался кого-нибудь убить, просто такое чувство, будто чаша терпения переполнилась и ты вот-вот сорвешься.

Собственно, Номура был недалек от истины. Правда, я бы выразился несколько иначе, но что-то явно будоражило мой рассудок.

– Не собрался еще спускаться с гор?

– Не раньше, чем зима закончится.

– Ну так я сам как-нибудь загляну.

– Тебе здесь не обрадуются. Хотя и взашей, конечно, не погонят.

– И только?

Номура слабенько засмеялся и положил трубку.

Вскоре я начисто позабыл об этом разговоре.

Я доехал до города, зарулил на заправку. Жена смотрителя советовала поставить зимние шины, да не затягивать с этим делом.

Пока мне меняли резину, я заглянул в расположенное по соседству кафе и съел порцию лапши. Наступило обеденное время, но посетителей было негусто. Сезон осенних красок подходил к концу.

На обратном пути я решил проверить, был ли смысл менять шины, и поехал по долгой горной дороге. Я ехал и ехал, но особой разницы не чувствовалось. Просто машина шла немного мягче.

На высоте земля была покрыта снегом. Я подумал: интересно, сколько раз здесь выпадал снег. Высота приближалась к двум тысячам метров. Моя малогабаритка легко преодолевала подъемы и даже обходила медлительные грузовики. Осенью то и дело обгоняли спортивные автомобили из Токио, а в это врем года скоростных машин вообще не было.