– Явилась, значит, – прошил воздух первый шипящий залп.

– Здравствуй, Виолетта, – спокойно поздоровалась Марья, и стало непонятно, чья тактика (выжидательно-позиционная или нападательная) получит драгоценный приз – плененного героином художника.

– Зачем пришла?!

– Мне нужен Марк.

– Ой! И давно он тебе нужен?!

– Перестань, Виолетта. Мне нужен муж, у него неприятности, нам надо поговорить.

– Неприятности?! – разъяренно брызгая слюной, зашипела ненормальная воительница.

– Виолетта… – донесся из глубины квартиры слабый голос, – кто там?

И несколько секунд женщины смотрели друг на друга оторопело и, пожалуй, с ужасом.

– Марк! – опомнившись, закричала Марья. —

Это я! Я здесь!

– Не пущу!!

Что делает с поклонницами мужской талант, Савельев видел: на футбольных матчах, возле боксерского ринга, у автобуса с хоккейной командой или «мальчиковой» группой… (Говорят, на мужском стриптизе такое буйство приключается!)

Но чтобы клуб фанаток живописца включал в себя такую фурию, пардон, не ожидал.

Всклокоченные волосы обернулись петушиным гребнем, птичьи лапки – как в мистическом боевике! – вдруг обросли длиннющими острейшими когтями. Виолетта, нажимая на дверь тщедушной грудью, пыхтела, стараясь ее захлопнуть перед носом Марьи.

Та рвалась в квартиру. Фанатичная ярость одерживала верх.

Но в засаде у полководца Марии Лютой засели боксерские полки. Роман успел-таки нажать на готовую захлопнуться дверь поверх Машиной головы, курица – в распахнувшемся, как фиолетовые крылья, халате – влетела задом в прихожую, но зычный артобстрел не прекратила.

– Не пущу, Машка! Он мой! – гремела канонадой. – Не отдам!

Улетая от двери, курица зацепила крылом пластмассовую угловую этажерку и теперь вопила, засыпанная зонтами, газетами и всяческими сумками. Упавшая этажерка мешала подняться, и Виолетта, буквально взлетев над полом, выпрыгнула из угла и вцепилась Маше в ноги:

– Не пущу!!

Роман по возможности максимально бережно подхватил брыкающуюся фанатку под мышки, отодрал от жены живописца. Марья, без особого ущерба для гладкости ног, вырвалась из когтистых объятий и метнулась в дверной проем ближайшей по коридору крошечной комнаты.

Роман, с курицей, перехваченной поперек туловища, вошел следом.

На белоснежных подушках, утопая в них до впалых щек, лежал мужчина с запекшимися, покрытыми коростой губами, глаза его ввалились и лихорадочно блестели из черных провалов глазниц. Руки с длинными желтоватыми пальцами крепко стискивали край одеяла на груди.

Когда-то этот мужчина был очень красив. Болезнь придала чертам источенную иконописность, глаза… глаза страдали. На табуретке возле кровати стояла кружка, лежал огрызок яблока и чистое полотенце.

– Марк? – прошептала Марья. – Это ты?

Мужчина на постели скорчил гримасу, не очень похожую на усмешку.

– Марк… это – ты?!

Буйная воительница, обмякнув, безропотно висела у Романова бедра, Мария осторожно присела на край постели.

– Что с тобой?!

Художник, по-прежнему молча, смотрел на жену.

– СПИД у него, – буркнула покоренная Виолетта. – Последняя стадия, умирать отправили.

– Откуда отправили?! – Марья обернулась к подруге мужа.

– Да отпусти ты меня! – жалобно вскрикнула Виолетта, Савельев опомнился, разжал тиски. – Из больницы отправили. – И, оправив халат, продолжила: – Домой отправили, умирать. – И добавила мстительно: – Ко мне домой.

– А вы… а ты…

Растерянный взгляд Марьи метался между мужем и Виолеттой, она крутилась на постели и, видимо, никак не могла опомниться.

– Вика, нам надо поговорить. Оставь нас, пожалуйста, – едва слышно произнес художник, фанатка воздела вверх сжатые кулачки, собралась возразить, но – сникла. Внезапно и сразу. Уронила руки вдоль тела, дернула Романа за край футболки:

– Пойдем, – потом остановилась уже за порогом, посмотрела на больного так, словно пересчитывала руки-ноги, каждую волосинку, чтобы позже проверить – не пропало ли чего, не унесли ли из дома кусо чек любимого тела?! – пробормотала: – Но, Марк!..

– Виолетта.

– Марк!

– Иди.

– Хорошо. Я сделаю тебе чаю.

Каждый шаг, уводящий Виолетту от комнаты, делал ее несчастной. В ее покорности приказам Марка было столько жертвенной обреченности, что Савельев едва не обнял худенькие птичьи плечи. Согнувшись и едва не падая, подволакивая большими ступнями спадающие шлепанцы, поклонница таланта брела на кухню заваривать для умирающего гения чай.

А наверное, отдала бы и кровь. По капле, с радостью.

Небольшая квадратная кухонька произвела на Романа гнетущее впечатление: прокопченный до черноты потолок, на фоне таких же копченых бежевых, в подтеках стен отдраенная до белизны старенькая мебель. Совсем недавно пластиковые покрытия шкафчиков скоблили, пожалуй, даже ножом. На чисто вымытом окне неотвисевшиеся, только что из упаковки, тюлевые занавески в красных рюшах. У древнего дребезжащего холодильника красочный календарь с коричневыми красотками Гогена.

Когда-то на месте этого календаря висело что-то большее по площади. Ореол-рамка вокруг красоток был гораздо светлее остальной закопченной стены.

Было похоже, что к приходу художника – умирать – Виолетта истово готовилась. Скоблила, мыла, украшала… Как могла, насколько сил и средств хватило.

Трогательно.

– Садись, – равнодушно бросила Виолетта Савельеву и налила из пятилитровой бутылки воды в чай ник.

Поставила на газ.

Роман с трудом умостился на табурете между столом и холодильником, спросил:

– Давно болеет Марк?

– Полтора года, – стоя спиной к боксеру, опираясь руками на кухонную тумбу, ответила хозяйка квартиры.

– Марья – знала?

Виолетта покачала головой и, закусив губу, повернулась к Роману. Оглядела его с ног до головы (Савельев даже автоматически ботинки под табурет прибрал, неудобно ходить в уличной обуви по дому, где лежит тяжелобольной).

– А ты ей кто?

– Друг. Просто друг.

– Ой ли? – усмехнулась фанатка и еще раз, уже красноречиво поигрывая глазами, обвела крепкую спортивную фигуру.

– Только друг. Точнее, даже друг ее знакомых.

– А сюда зачем явился? Роман пожал плечами:

– Подвез.

Виолетта вдруг резко опустилась на табурет возле стола, схватила руку Савельева и, цепко впиваясь когтями, сжала.