думаю-таки сладить с собой, промуштровав себя основательно на этюдах, в которых я за последнее время оказал леность и вольнодумное легкомыслие. Работы от себя за последний год таки малость подгадили. А главное, все кругом твердит: довольно обещаний, пора их исполнять. Пора, пора… Целую тебя, дорогая, крепко. Я предлагаю тебе, Нюта, исподволь в определенные сроки, чем кратчайшие, тем лучше, знакомить меня с тем, что прожила и как живешь. Прощай, милая.

Твой Миша

Адрес: Одесса, Софийская ул., д. 18, кв. 10.

1886 год. 11 июля

Анюта, милая, мне страшно грустно, что опять не свиделись. А главное, что тебе пришлось проскучать одной в Киеве целые сутки. Догадался ли хозяин отпереть тебе мою квартиру, чтобы ты видела мои работы? Я неделю тому назад покинул Киев совершенно случайно. Приехал меня звать отдохнуть в деревню очень милый и обязательный человек В. С. Трифоновский[107], которому я пишу портрет его сына. Я счел не только возможным, но просто необходимым дать себе каникулы. Телеграмму получил вчера в полдень, так что свидания даже на промежуточной станции Бахмач устроить было невозможно. Не сердись. В начале зимы непременно буду в Оренбурге. На днях возвращаюсь в Киев. Так что адресуй туда. Обнимаю тебя, дорогая моя сестра.

Твой Миша

Я чувствую себя действительно прекрасно отдохнувшим.

1886 год. Август. Киев

Дорогая Нюта, спасибо тебе за письмо и прости, что вновь тебе пришлось в ожидании свидеться; но я опять повторяю обещание, как только зимой соберусь с деньгами, приехать к тебе в Оренбург. Спасибо за молитвы. С каждым днем все больше чувствую, что отречение от своей индивидуальности и того, что природа бессознательно создала в защиту ее, есть половина задачи художника. А может, я и говорю вздор.

Ты мне прости: я встал утром с сильнейшей мигренью, которая меня посещает один-два раза в месяц, да ведь так, что шею сводит судорогами от боли. Теперь, не знаю, надолго ли полегчало и от чего? Мне вдруг страстно захотелось редиски и простого черного хлеба, так, что несмотря на то, что каждый шаг больно отдавался в голову, я побрел на рынок, купил того и другого и стал есть; а боль стала проходить. Когда я себя и в искусстве буду чувствовать таким же облегченным? А то все оно стоит не то угрозой, не то сожалением, воспоминаньем, мечтой и мало, мало баловало спокойными, здоровыми минутами. Обнимаю тебя. Обними маму, папу, Лилюшу (тоже будущую сострадалицу[108]), Володю, Рюту и Настю.

Твой Миша

Терещенка картина налаживается, а «Демон» опять остановился.

1886 год. Август. Киев

Аня, дорогая, спасибо тебе: я действительно находился в довольно критическом положении. Дело в том, что я наконец нашел причину моей неуспешности за последнее время – это совершенное оставление втуне работы с натуры, а между тем это единственная дисциплина и средство прокормления; на творчество рассчитывать нельзя. Я теперь пишу очень красивый этюд с девочки на фоне бархатного ковра[109] – вот твои двадцать рублей и помогут мне его окончить спокойно; вероятно, удастся его продать рублей за двести-триста и тогда опять за Терещенскую картину[110] и за «Демона»[111]. Был на днях в Киеве Третьяков, собственник знаменитой галереи в Москве. Он очень хвалил образа, особенно Богоматерь[112]. А отчего ты мне ни словечка?

Твой Миша

1886 год. Октябрь. Киев

Спасибо тебе, милая Анюта, за посылку, которую ты слишком скромно оценила – тут целое богатство. Страсть какая уютность от всего этого добра из милых заботливых рук. Но мне стыдно и станет больно, если все это куплено ценой лишений самой себя; а я лишения по отношению к женщине не иначе понимаю, как в очень широком смысле. Ты меня напугала своей хрипотой. С нетерпением жду узнать, прошла ли она. Береги себя после Севастопольской роскоши. У нас тепло и дождь. Этюд девочки давно кончен, но не продается. Зато у меня теперь уроков рублей на сорок в месяц. И немного времени отнимают, потому что по три и по пять рублей.

Нанимаю за тридцать рублей мастерскую, устроенную Орловским[113] с комнатою при ней и балконом на Днепр, возле церкви Андрея Первозванного с хозяйским отоплением; это с конца ноября (там буду писать «Демона» и картину Терещенки, которую, после долгих и неудачных проб перекомпоновки, решил воспроизвести по очень законченному эскизу[114], сработанному еще в течение прошлой зимы), а покуда Васнецов уступает мне свою мастерскую во Владимирском Соборе, где я решил быстро катнуть «По небу полуночи»[115]. Не посчастливится ли ей больше, чем этюду девочки? Если у меня будет мастерская Орловского, то ты можешь приехать гостить ко мне хоть на все лето, комфортабельно поместясь в комнате с балконом на единственную в Киеве панораму. Собираюсь писать Саше Валуеву. Крепко обнимаю тебя. Береги себя.

Твой Миша

Да, забыл: по вечерам еще пишу большой этюд жены одного моего знакомого художника в бальном платье decolletes и manshes courtes[116]. Идет удачно. Большое спасибо за книги. Раддабай прелесть. Я вообще большой поклонник Индии и Востока; это, должно быть, Басаргинское татарство. Аня, не найдешь ли ты возможным сделать фотографическую копию с портрета нашей мамы и прислать мне?

1886 год. Октябрь. Киев

Милая моя, дорогая Аня,

отчего от тебя так давно ни словечка? После нашей разлуки я написал образ «Моление о чаше» для сельской церкви имения Мотовиловки Тарковских, прогостив у них все время моей работы. Теперь я здоров по горло и готовлюсь непременно писать «Христа в Гефсиманском саду» за эту зиму. «Демон» требует более во что бы то ни стало и фуги, да и уверенности в своем художественном аппарате. Спокойное средоточие и легкая слащаватость первого сюжета более мне теперь к лицу. Поздравляю с наступающим днем папиного рожденья. Жду с нетерпением фотографии. Я совсем обрился; при первой возможности снимусь. Крепко обнимаю тебя, дорогая моя.

Твой Миша

1887 год. 7 июня. Киев

Милая Анюта, спасибо тебе за письмо. Рад, что тебе удалось сделать доброе дело. Надеюсь в конце июля непременно быть в Харькове. Теперь я энергично занят эскизами к Владимирскому собору. «Надгробный плач» готов, «Воскресенье» и «Вознесенье»[117] почти. Не думай, что это шаблоны, а не чистое творчество. Обстановка самая превосходная: в имении Тарновского[118] под Киевом. Прекрасный дом и чудный сад, и только один старик Тарновский[119], который с большим интересом относится к моей работе.