Саша терпеливо слушает. Делать все равно нечего, он поддерживает небольшой костерок, вкусно покуривает, запивая дым чаем. Тишина и сырость, блаженное безделье. Взрослые говорят, говорят медленно, потому что говорить им лениво, но надо как-то общаться, хотя бы из вежливости.

Я только что сделала для себя открытие и хочу им поделится. Я знаю, что заходить надо издалека, иначе не поймут:

– …допустим, стрекоза, она ведь тоже постигает мир, но он для нее совсем другой; и лягушка, и змея…

Саша кивает.

– Да, это наш глаз разбивает луч света на радугу, и таким образом воспринимает предметы – при помощи отраженного света-цвета. Но что такое цвет для собаки? Или той же змеи?

– Угу-угу, – соглашается Саша.

– Так мы же еще пытаемся расшифровать этот мир, по сути не зная и не понимая его. Мы всегда видим, осознаем, ощущаем лишь его производную. В лучшем случае – первую. Когда сознание не замутнено. То есть я наблюдаю только при помощи органов чувств, – поддерживает Ольга.

– Город – он высасывает, – неожиданно комментирует Саша, – а здесь хорошо!

Ветер расталкивает тучи, в просветы протискивается недовольное солнце. Миша звонит в колокол – обед. Вода в реке спала, обнажив дно. В столовке нас мало. Часть народа еще с утра отправилась в поселок, часть – на водопады. Экономистка в коротком розовом халате подсаживается к Советскому:

– Скажите, Валера, когда будет хорошая погода?

– Откуда я знаю, – Валера угрюм сегодня.

– Как! – она широко распахивает глаза, хлопает накрашенными ресницами, – вы же директор!

– Но я не господь бог, – довольно грубо обрывает ее Советский.

Она встряхивает обесцвеченными волосами, ложится грудью на стол и говорит с придыханием:

– Как жаль!

Валера вскакивает и уходит.

На пустом пляже стоят девочка и старушка. Девочка ждет старшую сестру из поселка, бабушка – внучку с водопадов. Шторм разбил и вышвырнул на берег плот, построенный одиноким москвичом, тем самым, которого никак не поделят медсестра и экономистка. Притихшее море лениво лижет обломки.

К ужину народ возвращается. Старушка пытается журить внучку, у нее не получается. Она хлопочет вокруг девушки, спрашивает, не обгорела ли она, не устала ли? И – как же без обеда?

Нет только Эли, москвича и еще одной девушки. Той, которую ждет на пляже испуганная сестренка.

Густые серые сумерки сползли по склону, запутались в древесных стволах, укрыли палатки, затопили ущелье. Тихо. Мир дышит и живет помимо нас, людей. Прибежала по веткам проснувшаяся соня, нырнула в пакет, достала кусок хлеба, потащила вверх по стволу. Шуршат мыши. Глухо падают с листьев редкие тяжелые капли прошедшего дождя. Воздух пропитан морем, звуки плывут медленно и широко, вместе с сумраком, вокруг нас, сквозь нас… Помимо нас…

Где-то вскрикнул человеческий голос. Вскрикнул и сорвался, повис коротким звуком, сразу же поглощенным. И еще голоса – вверх по склону, зашевелились, нарушили.

По тропинке поднялись Женька с Андреем, с ними еще несколько ребят.

– Так, в море далеко не заплывать! – они запыхались, но тон начальственный.

– А что случилось? – я шевелю языком, как рыба… хотя, у рыб нет никакого языка… ну, хорошо, я шевелю языком, как рыба, если бы у нее был язык.

– Девочка утонула, девятнадцать лет, – загомонили разом.

– Стоп, погодите, какая девочка?

– Наша девочка! Сегодня… Высокая такая…

– Так, не тараторьте, по очереди, – остановила их Ольга. – Говорите по одному. Итак, что случилось?

– Это правда. Сегодня девочка утонула. Юлей звать… звали…

– Ничего не понимаю! – раздражение от нелепого слуха поднялось, вспучилось в моей голове и размазало такие стройные, такие медленные и большие мысли. – Глупость какая! – разозлилась я. – Кто вам сказал эту чушь?! Сегодня никто не тонул, и вообще!!!

Они растерялись.

– Да нет же. Мы не врем. Только сейчас Элю встретили. Она сказала.

– Что сказала? – вконец опешила я.

– Ну, что Юля заплыла далеко, а Эля ее спасала. Искусственное дыхание делала… Но не спасла. – Мальчишки замолчали.

– Бред, бред, – все твердила я. Но подошли другие ребята, подтвердили…

– Я все узнаю… – пообещала Ольга, потом прислушалась и сказала, – дискотеки сегодня не будет, конечно.

Они согласились, разошлись молча.

И все, словно не было ничего. Тишина и сырость, мокрые стволы сосны и кизила, ночь.

Из столовки голоса слышны, обрывки, ругаются… понятно.

Заглянули к дикарям. Странно, почему здесь всегда словно в другом месте и в другое время? Как они ухитрились притащить кусочек средней полосы? Все свое ношу с собой? Звезд здесь не видно, моря не слышно и сыро всегда. Только это субъективно, конечно.

Рассказали Саше о случившемся и поняли, что их это не касается. Совсем. Как если бы это показали по телевизору, мельком. Они нас не слушали. Боже мой! А ведь это же правильно! Ничего лишнего. Никаких посторонних раздражителей. Только то, что касается меня и моих близких. Иначе – смерть!

– Тьфу, тьфу, тьфу! Слава богу, что не с нами! Маме не говорите, а то давление, – тихонько предупредила Ленкина мать.

А смерть – вот она. Мы сидим у костерка, говорим негромко, пьем чай, а где-то в мертвецкой лежит длинное холодное тело девушки, с которой я говорила несколько часов назад. Как? Почему?

Но мне не у кого спросить об этом.

В конце концов, почему бы просто не забыть о ней?

Наша дискотека молчит. Однако у трансов к вечеру снова забухало, но не на поле, а в челауте, они так называют турбазовскую танцплощадку. Иван повел нас туда, мы и пошли толпой: я, Аня, Иван, Ленка с Лешей. Трансы здорово переоборудовали старую площадку, развесили длинные разрисованные полотнища, которые называли танцующими. Ветер трогал полотнища, они изгибались, взлетали, соединялись друг с другом, казалось, правда, танцуют…

Музыка звучала потише, видимо, аппаратура на поле была гораздо мощнее, но ее пришлось отключить из-за сырости. А может, они уже узнали о гибели девушки? Народ не танцевал, собирался кучками, сидел на ступеньках, каменных бордюрах, на краю невысокой эстрады. Здесь были почти все наши: я увидела Мишу, поварих, были ребята каратисты. Кто-то пил пиво, или вино из пластиковых стаканов, изредка люди переходили от одной группы к другой. Потом какие-то девушки принесли большие свечи в металлических подставках, расставили по кругу и зажгли их. Так мы и сидели молча, смотрели на вздрагивающие огоньки, думали, каждый о своем.

Аня все жалась к Ивану, словно искала защиты. И он обнял ее, как если бы был ее старшим братом, Аня положила ему голову на плечо и закрыла глаза. Мне захотелось уйти куда-нибудь в темноту этой сырой ночи, хоть какое-то время побыть одной, потому что не было никого рядом, кому я могла бы положить голову на плечо. Я встала и тихонько ушла.