большом планшете размером 1 метр на 4 метра. Он начинал выкладывать приблизительно эти картинки. На переднем плане какие-то леса, а на заднем были трактора, поля, высоковольтные линии. Начал создаваться вымышленный, но все же на основе документальных фотокадров, образ страны. Работа длилась месяц и по мере продвижения и в том числе и в результате моих усилий. Иногда я проявлял инициативу, отбирая из потока изображений нехарактерные кадры. Панно становилось все более и более реалистичным и правдоподобным.

К сожалению, я был молод и о будущем не думал. Нет чтоб снять процесс, оставить что-то на память. Спустя многие годы, оказавшись на ВДНХ по другим сложным делам и уже выступая как самостоятельный автор, я обратился к директору музея.

Он говорит:

– Что вы! Не сохранилось. Ничего, даже следов нет. Какое там панно 10 метров на 40 метров?

– Ну, хотя бы какие-то промежуточные фазы. Ведь же…

Даниил Яковлевич сделал панно 1 метр на 4 метра, оно было подано, показано худсовету. После замечаний и небольшой доработки принципиально принятое изображение отдали в фотолабораторию и сделали большую репродукцию – очень большим аппаратом. Ее негатив вставили в проекционную систему и на больших листах бумаги напечатали полотно 10 метров на 40 метров. Бумажное фотографическое полотно наклеили на основание. Затем построили такую изгибающуюся овальную поверхность с образом России. Это было очень сильно при таком масштабе.

Когда я в очередной раз был у своего приятеля и наблюдал за работой его отца – Даниила Яковлевича Черкеса, застал один из моментов написания чаек над Черным морем. Работа выполнялась по заказу Коктебельского художественного музея. Тогда мои искусствоведы, преподаватели допытывались у меня:

– Леня, а почему ты так снял, а не иначе? А почему эта композиция такая, а вот не такая?

Разгоряченный подобными вопросами, я обратился к Даниилу Яковлевичу:

– Даниил Яковлевич, а почему вы вот так нарисовали, а не иначе? Почему воспользовались этой гаммой красок, а не другой? Почему масштаб такой, а не этакий?

Он внимательно на меня посмотрел, помолчал, положил кисти, вытер руки растворителем, который сильно ударил в нос, и сказал:

– О, милый мой. Мне б нарисовать. А почему я так нарисовал? Пусть искусствоведы разбираются. Чай будешь пить?

Танец

– Мне очень повезло, – говорит она, – в заключении я занималась любимым делом – ставила спектакли на сцене для заключенных… Завтра премьера. Но до завтра надо было дожить, а силы на исходе. Голод, недоедание делали свое дело. Я чувствовала полное обессиливание. Люди из охраны, конвоиры заметили это. В голодном обмороке нахожусь на земле, сознание путается, в голове полный сумбур… Умираю… Мимо меня идет офицер, и как бы случайно роняет маленький газетный сверток. Даю возможность ему уйти, разворачиваю сверток. Там кусочки капусты и маленький кусочек мяса с надкусанным ломтиком черного хлеба. Капуста еще блестит от влаги, газета промокла. Не помню, как я все съела, но именно эти маленькие кусочки еды стали для меня самыми дорогими – они спасли мне жизнь! А премьера? Премьера удалась на славу. Не могу забыть!..

Дальше мы договариваемся с Натальей Ильиничной Сац о том, что ее литературные воспоминания войдут в книгу о театре. О музыкальном детском театре…

…Идут съемки спектаклей. Я нахожусь в центре удивительно красивого, высокого здания, в которое всегда входишь, словно в волшебный мир. И вести себя надо соответствующим образом: быть в приподнятом расположении духа, быть готовым к чуду, увидеть это чудо и адекватно его продемонстрировать людям…

После нескольких дней съемки для книги мне приходит в голову мысль – сделать съемку балета, танцуя вместе с танцорами и балеринами. Камера должна выхватить ракурсы не только из зрительного зала, но и на сцене, крупные планы, планы самой сцены, снизу вверх при определенных движениях.

Театр Сац АЛЫЕ ПАРУСА. 1972

Высказываю пришедшую идею Наталье Ильиничне. Она внимательно смотрит на меня, опускает голову и довольно долгое время молчит. А потом неожиданно выпаливает:

– Это можно сделать в выходной день. Вторник для нас – выходной день. Мне к этому надо подготовить труппу.

Назначаем съемку ровно через месяц.

– Вас это устроит?

– Конечно. Тоже буду готовиться.

Месяц в съемочном периоде – срок небольшой. Но тут случилось ЧП местного масштаба. Я прихворнул, да так! По-моему, выл на весь дом, лез на стену от почечных колик. Домашние сходили с ума, выдержать мое поведение было невозможно. Вызвали скорую.

– Вам надо в больницу, и немедленно.

– Нет, ни в коем случае. Ни в коем случае, у меня съемка.

Люди смеются мне в лицо.

– Какие съемки? Съемки?!..

Приблизился день икс. Завтра съемка в театре. Вызвана вся труппа: оркестр в полном составе, обслуживающий персонал, осветители, актеры, костюмеры. Полный рабочий день. Притом Наталья Ильинична нашла возможность оплатить этот рабочий день как полноценный спектакль всему коллективу. Подвести ее я не имел права. Да и такой случай для меня как для автора был уникальным.

Не думаю, что большинство режиссеров и художественных руководителей театров пошли бы на такой уговор с автором книги. Мечта осуществить съемку в концертных залах при концертном исполнении больших симфонических произведений с большими режиссерами неоднократно меня посещала. Говорил об этом, но в итоге никогда не получалось. Находиться на сцене, чтоб на тебя смотрели зрители – это невероятно. Но разрушалось режиссерское понимание музыкального спектакля. Я имею в виду симфонический оркестр и дирижера. А здесь зрительский зал пуст, а на сцене происходит стопроцентное действие. Можно двигаться в любую сторону, как угодно – ты командуешь ситуацией!

…Сознание затуманено. Боль огромной силы давит. Я увеличиваю дозу обезболивающих препаратов в два раза, боль ослабевает и отступает, но лежание на кровати в горизонтальном положении две недели дало о себе знать. Трудно стоять на ногах…

Домашние мне помогают одеться. Даю указания своим двум дочкам, которым 12 и 14 лет, собрать аппаратуру. Под руки дети с большим трудом меня отрывают от кровати, встаю. Меня ведут в лифт. Сажают меня в такси.

В театре меня встречает дизайнер будущего макета. Он помогает мне и говорит:

– Ничего, ничего. Ты сможешь, ты сможешь. Да, да, обязательно, ничего, ты сможешь!

Медленным шагом проходим служебным входом в театр, ловя на себе удивленные взгляды. Входим в зрительный зал, слава богу, в полумрак. На сцене уже движение, звуки настраиваемых музыкальных инструментов. Типичная звуковая палитра перед началом. Приятно идти по залу с верхней части вниз, к переднему ряду партера. Снимаю пальто. Думаю про себя: лишь бы