– А зачем ты послал четверых бойцов? – прервал Зимин, ничуть не убежденный потоком слов, исторгнутым бывшим товарищем. – Это что, для того, чтобы лучше меня обнять? Погорячее?

– Да они отвели бы тебя ко мне! Мы бы с тобой побеседовали и пришли к общему знаменателю! А теперь чего?! Вот нахрена ты их-то завалил?! Ну ладно там коллекторов, они ушлепки еще те, я бы сам их вырезал, как сорняк с огорода, но мои-то парни что сделали? Их-то зачем?

– Ты врешь, Самойлин. Ты прекрасно знаешь, почему я здесь. Это ведь ты убил мою сестру. А у меня, кроме нее, никого нет.

– А Ниночка? Теперь ей придется за тебя ответить! Ты что, думал, вот так запросто можно прий-ти и перемочить моих людей?! (Голос Самойлина стал жестким, скрежещущим, как железо по стеклу.) Ты что, охренел?! Она ответит за тебя своей головой! Вот говорил же я, что тебя надо валить сразу, на входе, не рассусоливая, – а он: «Живьем! Живьем брать!» Изврат чертов! Любит людей помучить, негодяй! Вот тебе и живьем – четверо моих лучших парней теперь покойники!

– Вася, как ты до этого дошел? Или оно всегда в тебе сидело? Вася, как?!

– Дурак ты, Зимин! Ты так ничего и не понял. Ты инструмент, как нож или пистолет. Инструмент, которым сильные мира сего решают свои проблемы. И я инструмент. Только я умный инструмент. А ты дурак. Я высокооплачиваемый, богатый, по меркам простонародья, а ты нищеброд, сжигающий свою жизнь за жалкие копейки! Ну да, сейчас ты начнешь ныть про Родину, про долг, про то, чему нас учили, – мол, «есть такая профессия, Родину защищать!». Так вот, это полная чушь! Всем на все плевать! Кроме денег! И на тебя плевать, и на меня! А деньги – это власть! Деньги – это все!

– Не все, – тяжело сказал Зимин, прислушиваясь к шагам в коридоре. Кто-то тихо, очень тихо подошел к двери, и обостренный слух Зимина, как ему показалось, разобрал тяжелое дыхание, будто тот, кто дышал, бегом поднимался сюда, на третий этаж. – Это для тебя все. А для меня – нет.

– Ну ты же всегда был малахольным! – хохотнул Самойлин. – Помню, как ты краснел, бледнел, когда я сунул тебе твою долю, жалкую пачку баксов! Я думал, ты бросишь ее мне в морду! А потом – ничего, привык. Правда же, привык? Главное – начать. И я таким был. Но потом поумнел. Все когда-то умнеют, либо… умирают. Вот что, давай все забудем. Предлагаю – ты сдаешься, и мы закрываем глаза на то, что ты покрошил почти сорок человек. Придумаем версию, например – что они сами себя постреляли. Выберем кого-нибудь маньяком, того же Прохоренко например. А ты останешься в стороне. Записи с камер уничтожим. А тебе я предлагаю перейти работать под мое начало. Нам такие люди нужны – твой уровень подготовки не хуже моего, так что мы найдем тебе применение! И получать будешь не в пример тому, что получал, – даже с бонусами от покойников!

Бонусами Самойлин называл деньги и драгоценности, которые попадались в карманах и вещмешках убитых. Трофеи.

– Конечно, магазины и салоны красоты никто не вернет – мы же должны как-то компенсировать себе потерю целого коллекторского агентства! Кстати, предлагаю тебе его и возглавить! А что, отличная идея! Человек, который может ТАК запугать директора коллекторского агентства, достоин занять его место! Ха-ха-ха! Ну что молчишь? И Ниночку твою тогда не тронем! А если ты не сдашься, первое, что мы сделаем, – поедем за ней. И заверяю тебя – мало ей не покажется. Шеф очень любит молоденьких девушек. Особенно мертвых. Вот что у него за страсть к мертвым девицам?! Маньяк, не находишь? Но платит хорошо. Очень хорошо! И слово держит. Ну, так что, сдаешься?

Зимин не ответил. Он повернул ствол автомата к двери и выпустил длинную очередь, сверху вниз, рассекая дерево, как масло, остроносыми пулями калибра 7.62, пробивающими любой бронежилет, который могли носить на себе телохранители либо охранники. Это тебе не 5.45, меняющие направление от соприкосновения с веточкой, это честный бронебойный 7.62, крошащий дерево, будто хрупкое оконное стекло.

За дверями закричали, застонали, послышался звук падения нескольких тел, и тогда Зимин перевел прицел ниже, примерно определив, где лежат раненые бойцы. Магазин опустел, затвор щелкнул, застыв в заднем положении, и тогда Зимин мгновенно выщелкнул магазин и, перевернув, вставил другой, примотанный к этому. Все как всегда. Все как в бою.

Щелк! Патрон в патроннике, автомат готов к бою.

И тут же, с перекатом – очередь туда, где сидит Самойлин, по нишам, крытым портьерами, по отверстиям отдушин над столом!

Из ниш вывалились двое парней с автоматами наперевес, за отдушиной кто-то застонал, загремело железо, ударившись о кафель.

Щелкнул затвор, автомат полетел в сторону, в руке будто сам собой оказался пистолет – вперед, навстречу выстрелам! Туда, где Самойлин, сосредоточенный, серьезный, выцеливает из «хай-пауэра», любимого оружия, надежного, сильного, безотказного!

Резкие движения, рваный ритм бега – пули рвут одежду, тело, но вскользь, нанося болезненные, но не опасные раны. Не опасные – если сразу перевязать!

Без ран никак не могло быть – Самойлин всегда был хорош. Снайпер. Он просто не мог промазать!

«Макаров» прыгает в руке, будто живой, будто зверек пытается выпрыгнуть, убежать на волю. Никакого прицеливания, никаких спортивных вытягиваний руки, мушки и прицела – мозг сам по себе рассчитывает расстояние, определяет направление выстрела. Указал стволом в нужное место – и пуля пошла туда, как по ниточке. Главное, чтобы это место не металось из стороны в сторону, не выполняло качание маятника вразножку. А оно выполняло. А оно умело уходить от выстрела. И угадать, где окажется в следующий миг, было довольно проблематично.

Самойлин был очень хорош. Очень. Не хуже Зимина – когда-то. Тогда, когда они бок о бок ползали по джунглям, скрывались в развалинах пустынного города. Теперь – бывший командир группы отяжелел, расслабился, да и возраст берет свое. Сколько ему? Далеко за сорок? В этом возрасте многие боксеры уже прекращают свои выступления. Реакция не та.

Впрочем, Самойлин и в нынешнем состоянии убил бы трех боксеров-тяжеловесов подряд голыми руками и даже особенно бы не запыхался. Спортивный бокс – одно дело, реальный бой с применением запрещенных к показу широкой публике спецприемов – совсем другое.

Но Зимин был лучше. Он находился на пике боевой формы, он не потерял готовности убивать и умирать, как самурай, только что вышедший из боя, или ниндзя, крадущийся по стене вражеского замка. Он был чуть быстрее, чуть сильнее, чуть увереннее, и эти чуть в бою стоили многого. Очень многого. Самой жизни.

Попадание девятимиллиметровой пули в упор, с расстояния двух метров в тело, не защищенное ничем, кроме рубашки, это гораздо хуже, чем та же пуля, но в легкий бронежилет. Мышцы и сухожилия рвутся, кость, о которую плющится тупоносый металлический цилиндр, разбивается на острые осколки, в свою очередь травмирующие окружающую их плоть.

Чем крупнее калибр, тем больше останавливающее действие пули. Маленький калибр – пуля пробивает тело, вылетает наружу, и существо, которое она прошила, в горячке даже не чувствует того, что на самом деле уже умерло.