И, отпустив Матё, вернулся к Нацко.

Матё Клещ стоял понурившись, смотрел в землю. Потом вдруг бурно заплакал и побрел через Катрену. Всхлипывая, он свернул к реке, умылся. И затих. Посидел на камнях, потом пошел обратно к вербам. Лицо у него было серьезное, застывшее. Под вербами Ергуш и Нацко мыли в канаве ноги.

— Давай дружить, — сказал Матё, подойдя к Ергушу.

На лице у него уже не было злобной ухмылки. Он протянул Ергушу руку.

— Я тебе больше не верю, — тихо сказал Ергуш. — Ты со спины нападаешь.

— Честное слово, не буду! — воскликнул Матё. — Давай подружимся, никого тогда не будем бояться…

Ергуш принял его руку.

Вечерело. Сумерки ложились на мокрую траву. Бойцы провожали друг друга домой. Насвистывали, смеялись — как смешно они подрались. Больше этого никогда не будет…

ГУСИНЫЕ ЛАПКИ

Матё Клещ-Горячка свистел под забором. Удивительно умел он свистеть отрывок из разбойничьей песенки — с трелями, с переливами. Трудно было подражать ему.

Ергуш вышел на дорогу; мальчики начали шептаться, секретничать.

— Я двух гусей убил, — доверительно рассказывал Матё. — Никому не говори! Плавали они на воде, целое стадо. Я выдернул жердину из фасоли — и швырь! Гуси — кто куда, будто пальнули в них. А двое крылья раскрыли, шеи вытянули, и понесло их водой…

Матё руками размахивал, показывал, как было дело. Улыбался ядовито.

Ергуш смотрел на него в недоумении.

— Я знаю, чьи гуси-то были, — продолжал Матё. — Лавочниковы! Я ему недавно камень на крышу закинул, нечаянно. Выскочил, гадина, да как хвать меня палкой! Вот я ему и отплатил.

— Гуси не виноваты, — возразил Ергуш. — Зачем же ты их-то?

Но Матё был недоступен жалости.

— Зато лавочнику вред, — сказал он и посмотрел на дорогу. — Завтра праздник Тела господня, можно в город сходить.

— Пойдем! — обрадовался Ергуш. — Я дома спрошусь.

Матё убежал в деревню, домой. А к вечеру вернулся, засвистел под забором. Знакомый неподражаемый свист… Три раза принимался он свистеть, Ергуша вызывал.

— Плохо дело, — зашептал тревожно. Его бледное лицо белело в сумерках. — Лавочница видела, как я гусей убил. Шла по берегу, вытащила их. Отнесла к моей мачехе…

— И что?

— Ничего, — осклабился Матё. — Я сказал, что они забрались в огород, фасоль потравили… Пойдем со мной! Мачеха, ведьма, жрать мне не дает, хоть с голоду помирай!

Ергуш представил себе ведьму-мачеху — худущую, с крючковатым носом. Зубы у нее торчат, глазищи как луковицы. Ворочает глазищами, искры мечет, у котла стоит, кашу варит. Надо спасать Матё! Оглянулся — нет ли кого на дворе. Пошел с Матё. Шмыгнули мимо загородки на Гать, через мостик выше Котла, вверх по реке пошли. За Катрену. Направились они к огородам.

— Вот он, наш! — сказал Матё. — Ты растопырь три пальца, на земле отпечатай, будто следы. А я общиплю, что можно.

Ергуш стал отпечатывать на земле следы гусиных лап. Матё общипывал листики молодой фасоли. Работали усердно, то и дело оглядываясь — не подходит ли кто в темноте.

— Довольно, будет. Я тебя провожу, — выпрямился наконец Матё Клещ.

Возвращались они той же дорогой.

— А к утру будь готов. Я вот так просвищу.

И он повторил свой свист, с трелями, с переливами. Скрылся в темноте.

СОВЕТ У ФАБРИКИ

В тот же вечер собрались мальчики у фабрики. Были там Рудо Рыжик и Палё Стеранка, пастушок. Не было Матё Клеща-Горячки. Штево Фашанга прибежал с опозданием, возбужденно стал рассказывать:

— Видел я страшное сражение… Ергуш Лапин бился с Матё Клещом. Одной рукой победил его, головой в канаву сунул. Только ноги торчали…

Мальчишки ахнули. Необыкновенное событие!

А Штево продолжал:

— Нет, меня они не заметили — стоял я за вербами. Так и дрожал от страха…

Стали рассуждать: Матё Клещ, конечно, опасный человек. Может, он не так уж и силен, зато от злости прямо слепнет. Ему и убить ничего не стоит, с ним никто не заводится… Но Ергуш Лапин, конечно, сильный. Может, сильнее всех…

Рослый веснушчатый мальчик, Йо́жо Кошальку́ля с Верхнего конца, не признавал превосходства Ергуша.

— Ергуш Лапин? — сказал он. — Пусть-ка со мной попробует! Так его об землю трахну, что разум выскочит!

А Имро Щепка-Левша, паренек постарше, хотя и тщедушный, поморгал глазами и ответил:

— Чего расхвастался? Не знаю я тебя, что ли, трусишка? Ты только болтать горазд!

Он схватил Йожо Кошалькулю за нос, пригнул его книзу и подергал. Мальчишки засмеялись; Йожо Кошалькуля шмыгал носом. Медленно, как тень, побрел он прочь. Неприметно, без звука. На мосту через канал он ускорил шаг и скрылся в вечерних сумерках.

— Терпеть не могу, — сказал, моргая, Имро Щепка-Левша. — Сам мухи боится, а бахвалится!..

Тут в окно фабрики ударился камень — как раз над головами собравшихся. Тотчас и второй отскочил рикошетом от стены; третий стукнулся об землю, подскочил и лег у их ног.

— Камнями швыряется, — сказал Рыжик и закричал в темноту: — Ладно, щенок, запомним!

Йожо Кошалькуля перестал бросаться и побежал к себе, на Верхний конец.

ЧТО ВИДЕЛИ В ГОРОДЕ

Рудко тоже просился в город. Ревел и канючил, Ергуш не мог его оторвать от себя.

— Никуда меня с собой не берет… А я не устану… Я б ему зато камушки отдал, которые у речки насобирал…

Он хлюпал носом и ужасно жалел сам себя.

— Ну ладно, — сказал Ергуш. — Так и быть, возьму! Но если устанет — брошу на дороге, пусть его мухи сожрут…

Мама принарядила Рудко, лицо ему мокрым полотенцем вытерла, причесала желтые волосенки.

— Держитесь за руки, — сказала она. — Нынче в городе много будет народу, как бы Рудко не потерялся.

Матё Клещ свистнул под забором. Ергуш взял Рудко за руку, вышел с ним из калитки.

— Не бери ты его! — сказал Матё, показывая на Рудко. — Только мешать будет.

— А ну его, хнычет с утра, хомячишка сопливый, — сердито ответил Ергуш. — Пусть идет, но уж я его погоняю!

Рудко не испугался. Пошли. Солнышко светило, роса мерцала в траве. Отражала солнечные лучи, брызгала ими в глаза. В чистом утреннем небе кружились со щебетом ласточки.

— Я с самого вчерашнего обеда не ел, — рассказывал Матё Клещ-Горячка. — Мачеха не давала. И спал в курятнике, с курами…

Ергуш посмотрел на Матё: действительно, одежда у него помятая, грязная. Жалко стало. Остановился.

— Наша мама тебе кофею дадут! — сказал он.

Матё улыбнулся, рукой махнул:

— Не надо! Я брюкву стащил. Большущую, как голова. Всю съел… А мачеху не обманешь, — продолжал он. — «Ходила на огород, говорит, гуси