— Недурственно, недурственно поработали, коллега, — покачал головой Канарис. — Еще что примечательно?

— Дело «Краузе», экселенц, агент польского второго бюро с 1933 года под номером 1713, мастер завода прессового оборудования фирмы «Крупп». В 1937 году в Алтен-Эссене построил виллу стоимостью 34–40 тысяч рейхсмарок.

— Сколько, сколько? — переспросил адмирал.

— Стоимостью около сорока тысяч марок, — порозовев от общения с шефом, ответил майор и продолжал: — В 1933 году Краузе посетил свою родину — Позен, где с ним встретились офицеры второго бюро. На сотрудничество пошел после некоторого колебания. С ним работали через польское консульство в Дортмунде. Его снабдили фотоаппаратурой. Он передал фотокопии конструкций тяжелого оружия, данные о стали на броню для военных кораблей, расчеты различных орудий. Втянул в свою шпионскую работу жену и сына. Причины этого предательства…

Такое безмятежно праздничное утро затянулось облачками профессиональных ляпсусов. Хотя и мелких, но бьющих по самолюбию адмирала. Он встал из-за стола.

— Ладно, ладно, все ясно! О причинах можете мне не рассказывать. Тяга к богатству — вот причина. Старо как мир. Скажите мне, Бентивеньи, о другом. Семь лет встречаться в Германии на уровне консульской резидентуры, пусть даже очень конспиративно! Я сам так работал и все понимаю. За семь лет он на контактах не попался! Бывает и такое. Не увидели, прошляпили. Но отгрохать виллу за 40 тысяч марок?! И кто? Мастер завода!! И чтобы никто этого не заметил? Не верю! Где наша сеть осведомителей? Что у нас творится? Когда вы вошли, Шмальшлегер, в мой кабинет, то увидели обезьянок, вон тех. Вы на них бросили взгляд. Я видел. Не так ли? Они выражают, так сказать, свои обезьяньи заповеди: никому ни слова, никому не отдамся, ничего не слышу, но все видим. Что же у нас получается? Все наоборот. Болтаем, отдаемся даже полякам. Ни черта не замечаем. Была бы моя воля, я всем офицерам воинских частей и сотрудникам военных предприятий сделал бы эмблемы с этими обезьянками. Вы спросите, зачем? Затем, чтобы смотрели на эти эмблемы друг у друга на груди и соображали, как не допускать болтовни и быть наблюдательными. Эта статуэтка не даром здесь стоит: обезьяньи заповеди надо вдалбливать в головы разведчиков. И вам в том числе, майор. Такая эмблема не помешает сотрудникам вашего отряда.

— Почему, экселенц, — с недоумением вырвалось у Шмальшлегера.

— Потому что то, о чем вы мне рассказали, уже известно моему другу Шелленбергу, черт бы вас и его побрал.

Майор растерялся и не знал, что сказать. Бентивеньи сделал ему знак рукой, мол, не высовывайтесь, не возражайте.

— Информация исходила из вашего отряда, майор. Благодарите бога, что сегодня мой день рождения и я не намерен в ответ на поздравления ругаться. Запомните, майор, что к польской агентуре по России будут тянуться руки всех. И своих, я имею в виду Шелленберга, и чужих — англичане не поскупятся, если узрят у нас аппетитного агента. Поэтому наведите порядок при разборе документов и пресекайте болтовню. Вы свободны.

Когда майор ушел, Канарис, помолчав, сказал:

— Сделайте выводы, Бентивеньи. Абвер-3 должен вскрывать такие случаи, это ваш хлеб. Этот Краузе у меня из головы не выходит, столько вытащил секретов, подлец! Правда, куда? В Польшу, которой, слава богу, нет. Если такими оборотистыми окажутся русские или английские «пешки»: что тогда? Что если поляки делились информацией от подобных Краузе с англичанами? Вы скажете, мы не умрем. Да, живы останемся. Но репутация абвера блекнет.

Адмирал подошел к карте и карандашом поехал снизу от бывшей польско-советской границы наверх — к границе с Литвой и дальше к Латвии и Эстонии.

— Смотрите сюда. С территории Польши мы работу разовьем, но с Прибалтикой пока ясности нет. Как сложится там ситуация покажет следующий год. Я так думаю. Мы в Прибалтику входить не будем, незачем преждевременно наваливаться на фланг русским и раскрывать карты. Это не по-джентльменски. Но в случае каких-либо осложнений мы не можем остаться там без позиций. Нужно иметь крепкую сеть, управляемую вами, скажем из «Абверштелле Кенигсберг». Конечно, коллеги из Эстонии, Латвии, Литвы дадут нам людей, но надо иметь и свою агентуру, неизвестную нашим прибалтийским друзьям. Мало ли что может случиться! Они продаются всем. Каждый Краузе мечтает о вилле. Попробуйте подразвить там операцию «Кредит», в Европе мы имели благодаря ей неплохие результаты. Вот так, Бентивеньи. И не считайте, что если вермахт одерживает одну победу за другой благодаря в том числе и нашим расчетам, то нам не придется платить за грехи. В трудные минуты за грехи платят.

Бентивеньи лишь успевал наклонять голову в знак согласия.

— А теперь вот что, подполковник. Я не люблю быть должником, тем более перед таким своим другом, как сэр Шелленберг. Давайте сочиним ему деловое письмо насчет, помните, его сотрудника Шнайдера, который возится на наших глазах уже полгода с этим англичанином, как его фамилия?

— Остин, экселенц. Они знакомы уже месяцев восемь.

— Тем более, что англичанин работает на абвер уже полгода. Мало того, что он сотрудник Интеллидженс Сервис, о чем этому дураку Шнайдеру не сказал, и наш долг нарушить молчание Остина и предупредить драгоценного друга Вальтера. Примерно такого содержания: «По достоверным сведениям абвера сотрудник консульского отдела посольства Германии в Мадриде Шнайдер установил там контакт с английским торговцем Остиным, который использует это знакомство в интересах английской разведки. Сообщаем согласно договоренности об обмене информацией». И мою подпись. Все мило и пристойно. Абвер не прощает издевок. Кажется на сегодня все, Бентивеньи. Все-таки у меня день рождения, и я ухожу. Пусть Шелленберг радуется нашему подарку и отстанет от Остина. До завтра.

Подполковник вышел, тихо закрыв за собой дверь. Канарис не переносил обид, даже ничтожных. Последнее слово оставалось за ним.

В это тусклое февральское утро Александр Пуриньш проснулся позже обычного. Было воскресенье, можно поваляться, даже перевернуться и лечь поперек двухспальной кровати, тем более, что Магда убежала, надо думать, часов в девять, а ему в такой позе нравилось смотреть на свою недавнюю новинку в спальной комнате — камин, умело выделанный из печи, облицованной белым кафелем от пола до потолка. Он давно мечтал о том, чтобы придать какой-то уют спальне, комнате просторной и холодной, где солнце бывало лишь по утрам и то на короткий миг. Ранней осенью прошлого года ему пришлось побывать в гостях у Свикиса, оптового торговца лесом, главы мебельной фирмы, владельца здоровенного особняка в Задвинье, расположенного в числе других богатых домов на улице, опоясывающей небольшое озерцо Марас. Участок торговца спускался к самой воде, был ухожен, газон сверкал коротко подстриженной политой травой, в центре его росли три великолепные липы, и возле них стоял камин. Пуриньш вначале ничего не понял. Камин с трубой, торчащей, правда, из-под навеса, и на вольном воздухе. Подумать только! Затем, бросив взгляд на самодовольное выражение рожи господина директора Паула Свикиса, с которым тот позировал перед гостями на фоне дома, лужайки, прекрасного БМВ вишневого цвета, небрежно поставленного около гаража, Пуриньш понял, что у хозяина всех этих богатств камин на дворе, с фигурной решеткой, выкованным из меди экраном, затейливыми щипцами и громоздкой кочергой — это способ самоупрочивания в шатающемся мире. «Что ему камин, — зло думал Пуриньш, — он с таким же успехом способен разводить черных лебедей и разместить в пруду крокодилов при условии вечно теплой воды и заграждения, чтобы они не покусали ноги гостям». Впрочем, Пуриньш завидовал денежным людям по-хорошему. У него самого таланта к коммерческой деятельности не просматривалось, а вот если бы деньги явились к нему в качестве наследства, выигрыша в лотерею, на ипподроме или вследствие выгодной женитьбы! Конечно, все эти вздохи по деньгам с неба были ребячеством, но ведь бывают такие случаи? По мере топтания на месте по службе в политической полиции и наматывания прожитых лет, а ему исполнилось уже тридцать пять, Пуриньшу все чаще приходила мысль о том, что неужели придется всю оставшуюся жизнь посвятить себя охране таких, как Свикис, с чертовым камином-памятником?..