– Ну, моя мама отдала мне картину, написанную под импрессионистов, и я отправилась в Сотбис – узнать, стоит ли она чего-то. Картина была для нас загадкой, потому что была без подписи, но походила на Писарро. Мне очень хотелось ее продать. – Мама покачала головой.

– И что же оказалось? Она что-то стоила?

– Бесплатного ужина, – засмеялась мама. – Я познакомилась с вашим папой, и он пригласил меня в ресторан. В тот самый момент, когда я его увидела, мне стало ясно, что он войдет в мою жизнь. Иногда такие вещи невозможно объяснить, просто чувствуешь, и все.

– Как любовь с первого взгляда? – спросила я.

– Да, пожалуй. Тогда он был ассистентом. И большим шутником. Тамошний эксперт мрачно объяснял мне, что моя картина, увы, не представляет ценности, а в это время ваш папа передразнивал его, стоя за его спиной. Он был невероятно привлекательный, просто неотразимый. Еще мне, помнится, бросился в глаза его большой нос. Ну это трудно не заметить, правда, девочки? Но это ничего, он хорошо сочетался с его длинным и худым лицом. А в его глазах было столько флирта… – Мама увлеклась воспоминаниями. – Стоило ему улыбнуться, и его глаза уже увлекали тебя. Вы поймете, что я имею в виду, когда повзрослеете. Я помню, как он дал мне свою визитную карточку. Кристофер Флетчер. «Марианна Флетчер», сказала я тогда себе.

– Ма, как грустно. – Я тяжело вздохнула. – Я не могу себе представить, что мне захочется выйти замуж за мальчиков из моей школы.

– Когда-нибудь с тобой тоже это случится. Ты не захочешь стать женой человека с фамилией Пратт, или Берк, или Фогсботтом.

Она была права. В моей школе была девочка по фамилии Смели, и каждое утро она боялась школьной переклички. Беллс засмеялась, а мне уже надоел этот разговор. Я отвернулась к окну.

В аукционном зале было темно, много народу; люди входили и выходили. Еще там был красный ковер. Рядом со мной сидел мужчина с огромными усами, он походил на моржа. Мама пожадничала и не купила мне каталог, и я незаметно заглядывала к Моржу. На каждой странице было нацарапано много звездочек возле цен.

За завтраком папа объяснил, как все происходит на аукционе. Устанавливаются оценочная стоимость и резервная цена, которая означает, что дешевле продать уже нельзя. Дожевывая последний кусок тоста, он добавил, что гордится тем, что его девочки сегодня приедут смотреть на него.

Морж покосился на меня; я выпрямилась в своем кресле. Он крутил в пальцах ручку и с любопытством поглядывал на меня.

– Вы хотите взглянуть? – спросил он с сильным акцентом. Он был французским моржом.

Я пылала восторгом. Вот когда ты идешь в кино, и весь зал ждет, когда начнется фильм. Вот так и тут – все ждали моего папу.

Наконец он вошел в аукционный зал в своих начищенных ботинках, аккуратном костюме и в галстуке. Это я выбрала ему утром такой галстук. Иногда он позволял мне это делать. Он носил очки в черной оправе, придававшие ему очень умный вид.

– Это мой папа, – громко прошептала я своему соседу-французу. Мне нравилось, что мой папа такой красивый.

– Добрый день, у нас сегодня много замечательных картин. Так что начнем. – Папа кашлянул. – Лот номер один. Эскиз женского лица, художник Матисс. Начальная цена двадцать пять тысяч фунтов. Кто начнет?..

Морж поднял кверху что-то похожее на лопатку для пинг-понга.

Внезапно торги пошли стремительно и яростно. Я с удивлением смотрела на Моржа, а он все поднимал и поднимал свою лопатку. Атмосфера накалялась. Мама сидела красная и все время пыталась остановить Беллс, чтобы она не тянула руку и не мешала торгам.

– Привет, па! – выкрикнула она.

Две старухи, сидевшие за нами, перешептывались.

– Зачем надо было приводить ребенка в такое место? Это просто смешно.

Я повернулась и смерила двух немолодых леди моим самым презрительным взглядом.

– Это мой папа! – уже кричала Беллс и махала ему.

Мама потянула меня за руку.

– Мы уходим, – пробормотала она. – Простите, – извинилась она перед человеком, сидевшим рядом с ней. Задвигались стулья, люди подгибали ноги, чтобы мы могли пройти. Я не хотела уходить. Я чувствовала устремленные на нас глаза. Сидевшие за нами старухи торжествовали и ворчали что-то про безмозглую мамашу. Я обернулась и показала им кукиш. Старухи охнули, а папа разочарованно посмотрел на меня.

– Пока, па, – крикнула теперь Беллс. Все смотрели на нас.

Когда мы сели в машину домой, я закричала:

– Почему ты не хочешь вести себя нормально? Из-за тебя мы никуда не можем поехать!

Мама резко ударила по тормозам и свернула к обочине.

– Опасно, опасно, – хохоча, повторяла Беллс, сидевшая сзади.

– Заткнись, Беллс! – закричала я.

Мама снова сделала вираж, чтобы не сбить велосипедиста. Шины заскрежетали по бордюру. Ехавший за нами мужчина яростно засигналил и объехал нас.

– Задница! – крикнул он из окна. Велосипедист обернулся и погрозил нам кулаком.

– Теперь послушай меня, Кэти!

– Но ма…

– Нет. Помолчи, – сказала она. – Если ты еще когда-нибудь скажешь что-то плохое о своей сестре, ХОТЬ КОГДА-НИБУДЬ, ты надолго останешься без своих карманных денег. – Она судорожно сжала руль. – Беллс тут НЕ виновата.

– Ма, ты всегда ее защищаешь.

– Тебе очень повезло, что ты…

– Мне повезло, что я родилась без расщелины нёба, – договорила я за нее словно робот. Каждый раз, когда я что-то делаю не так, мама с папой непременно говорят мне, какая я счастливая, что родилась без изъянов, и что я должна радоваться моей счастливой звезде.

– Ну да, – сказала мама.

– Ты любишь ее больше, чем меня.

– Нет, – устало возразила она. – Это неправда.

Я отвернулась к окну, стараясь не плакать.

– Мне хотелось посмотреть на вашего отца без драм, но я вижу, что это невозможно. Больше никаких поездок, все, – сердито заявила мама.

Вот так. Снова мы будем сидеть дома и ничего не делать.

– В понедельник ничего не делать, во вторник ничего не делать, – запела Беллс на мотив песни «Счастливые дни». Ее ничуть не беспокоило, что она испортила нам день.

Мама закурила сигарету от прикуривателя и открыла окно.

– Все о’кей, – бормотала она. – Я могу справиться. Ты можешь справиться.

Если бы Беллс вела себя прилично, ничего бы не было. У меня задрожал подбородок, но я все еще боролась и прогоняла слезы. Но они все равно текли по моим щекам. Все-таки я не могла понять. Почему я всегда оказывалась виноватой? Ведь я тоже могу озорничать – по крайней мере, так мне было бы гораздо интереснее.

– А что я теперь делаю? – Мистер Викерс трет ладони, придумывая следующий трюк. Мы пришли в мой бутик; мистер Викерс и Беллс играют уже минут пять в шарады. Сама я устала от Беллс. Она вообразила себя покупательницей и развернула всю одежду, которую аккуратно сложила Ив. Еще она решила спрашивать у покупателей, богатые ли они.