не по любви, но ради

Любви своей, столь трогательной, столь несчастной.

Храню ее в душе поныне бестелесной, я не из небесной знати.

Я не ангел, но ангел ты, будучи святостью прекрасной.

Богиня – как Данте Алигьери некогда писал,

Человеком я благоговел и ныне духом трепетно бледностью краснею.

Видя несправедливость, грудью тяжело вздыхал.

Но отныне миниатюры вольности тебе одной я посвящаю.

Грустишь Любимая, но тебе ли горевать?

Ведь я не умер, радуйся, радуясь, живи в счастье.

Сейчас я лишь мечтаю твоею алмазною слезою стать,

Омыть глаза и по щеке скользнуть в пространстве

Кожи столь белоснежно нежной коснуться влажно губ

Чуть розовато бледных, и ты вкусишь меня.

Каплей влаги слезной напитаю лабиринты капилляров вен и труб,

Сольюсь с твоею кровью, стану я частью тебя.

В соитье платонической любви возлежанье душ

На ложе доброты, поэзии столь страстной чистоты,

Не осквернит нас пороков глушь.

Пускай слова мои пусты, они по-прежнему верны

Обету верности, обету девства и вечной той любви.

Я не стал мужчиной, поэт, как и художник во мне бесславен,

Безумцем меня всюду нарекали – творец изгнанный людьми.

Я не был человеком, казался им бесчеловечно странен,

И я молчал, когда желал кричать, правдив был, когда хотел солгать.

В мудрости желал простое осознать.

Но ничто не утаить, пред Богом все видны как на ладони.

Ползая, мечтал летать, порхая, мечтал упасть.

Миновали те лета, не рассветает боле, и не багровеют зори.

Только свет проводником влечет неведомой туманной далью.

Позволь не о прошлом, а безвременным созвучием весны пропеть не тая.

Пурпурные розы вьются по древам лиловой сетью иль вуалью,

Набухают лепестки, усиками игриво шевеля.

С радугой поспорят в цвете и нектаром сладкой снедью.

Труженики пчелы собирают гранулы жадного шмеля,

Он, невольно обронивши, от пресыщенья не воротится назад

К тем травянистым исполинам.

Лазурной стронциановой расцветкой манят насекомых в обширный град,

Где незабудки голубоглазые нимфетки служат гиацинтам,

Ромашка там гадает, оторвав листок с предреканьем – любит,

А более не решается гадать, одуванчик пламенно желтея

Позорно назван сорняком, но как детскостью своею очи нам голубит.

Иные поседели, дабы потомство старостью взрастить, облысев и почернея.

По сучьям древа забравшись на самую вершину,

Многообразие красот этюдов видно страннику с высот.

Бугристую кору обхватив руками, колит в спину

Ели ветвь или сосны иль лиственница поблизости растет.

Муравьи по стволу бегут вниз головой, обходя преграды,

Столь малы, но пальцы не кончают их марафон.

Здесь небо ближе и отраднее закаты,

В дерзких мазках исполняют завидной гаммы яркий тон.

Облачась в хитон, дышать привольно запахами пыльцы ветров.

Опыляя земли чудодейственной звездной пылью.

И мы рождаем вдохновенно детей малюток посреди цветов.

Пучеглазых с неизвестною судьбой и вольной жизнью.

Потомки воздадут добром, иль беспамятно забудут первые слова,

Что изрекли неумело их уста – “Мама, а после – Папа”,

Позабудут ли первое прикосновение руки наследники человеческого рода.

Материнские житейские желанья – служенье честнаго брака,

И отцовские заповеди духа об умеренности и о доброте душевной.

Кто жил до нас, родные или незнакомцы?

Иные обожествленные рождают десницей омертвевшей

Прекрасные в изяществе скульптуры кротцы,

Иль величественные амфитеатры готических соборов,

Картины маслом, темперой и акварелью.

Но прежде в душе творят душою вне материй суетных законов,

Творец ниспошлет замысел в наброске начертав пастелью,

Мозаик антураж, фресок барельеф, витражей препонов,

Ноты, рифмы, богатство красноречий.

Всё в душе людской искрит и огнищем полыхает.

Водопадами бурлит в палитре междометий,

И родив творенье, творец на время подобно солнцу угасает.

После себя мы оставим пыль и память.

Дети и творенья последуют вслед за нами.

Подлунный мир в умирающих глазах начнет размыто таять.

И над ростками, в земле мы станемся мудрыми корнями.

Сей великолепие живо по милости Твоей Создатель.

Провиденье, скрепляя узы жизни младости старенья,

Влечет в первосозданную страну, где путник созерцатель

В страхе опустит главу седую младенец с радостью веселья.

Вернется во вретище успокоительных услад.

Где души некогда творились, где света светлый океан.

Волнами облаками оживает небесный град.

Райский древний сад, где пасутся мирно лев и курчаво шерстяной баран,

Где ягненок с волком лижутся играясь.

Там нет вражды, там люди вкушают лишь плоды,

Там беспорочна нагота, с благодатию сливаясь,

Похоть покинула сердца, там все девы и юноши чисты.

Дивлюсь сей образами и исполняюсь трепетом томленья,

С дрожью волненья, мечтаю, тебе сей чудо показать.

Где ты лучшее Божье творенье без сравненья.

Одной тебе смею божества произволения поведать, тихо рассказать,

Ведь после себя я не оставил семя,

Кровь моя в человеке не живет, не зачались мною сын иль дочь.

Оставил на бумаге лишь буквенное тысячное племя,

Не осквернял я женщин, но иногда в мечтах был не прочь

Коснуться их волос, но отстранялся в двадцати летах старик безумец

до дыр стирая Библии ветхий переплет.

Молодость созиждит сентимент беспокойного романтизма

Драматизма, а старость управитель всякого трагизма ныне жнет

И сеет мудрованья пылкой юности школы классицизма.

Поэт творит и с каждой очередной строфой жизнь его течет,

Беднеет, времени всё меньше.

Исполненье предназначенья все ближе потому так самоуверенно спешит.

Покуда другие суетно радуются жизни в вине с развратами смешенье.

Поэт раскрывает правду веры вам, потому так мало спит.

Кратка жизнь его, без празднеств упокоится бесследно и бесславно.

Но к счастью у меня есть ты моя поклонница святая.

Талант кротости тебя пленит, щипая струны плавно

Твоей души, так слушай больше моя любовница непознанно родная.

Баллады певчих птиц сольются в гомоне перелетных стай.

Чириканье синиц, свист скворцов и воркованье голубей,

Павлинов зов грудной, и грач вспомнит пеньем май.

Вслед за теплом гостями станутся иных джунглей или степей.

Пересмешники, утки дикие и чайки, кукушки

Безмолвствуют, ведь мой срок давным-давно истек.

И на вершине древа расправив руки, вылечу ядром из пушки,

Как в цирке в высь взметнусь, словно облачной конек.

Пегас мне крыльями укажет путь окончанья лета.

Природу клонит в сон, когда тело без движенья душа бережливо сторожит.

Когда предстают за веками виденья, хвостатая комета.

Сквозь забвенье поэт очнется и новую идею на бумаге воплотит.

Именно в сей сакральные времена,

В угасанье жизни в правленье пышной красоты,

Осень вступает в законные права.

Словно дева постепенно снимает одежды