В гардемарины производили иногда совсем юных детей. Штейнгель был произведен в двенадцать лет. Гардемарин назначали по желанию на флот, и те, кто пошли в эскадре адмирала Ханыкова в Англию, были произведены в мичманы на следующий год.

Гардемарины ходили летом в плавание до Ревеля, а оттуда крейсировали понедельно в целях обучения. В гардемаринских классах учили навигацию и астрономию. Преподавателем Штейнгеля был человек с гоголевской фамилией Балаболкин, передразнивая которого гардемарины кричали: «Вот, вот истинный курс корабля!». Кроме судоводительских наук, гардемаринам преподавали также артиллерию и фортификацию. В отношении артиллерии обучение сводилось к копированию чертежа пушки устаревшего образца, а по фортификации заставляли зазубривать терминологию. Обучению иностранным языкам, по-видимому, придавалось в то время большое значение. Из старших гардемарин часть производилась в урядники-сержанты и унтер-офицеры, причем при производстве принимались отметки по проходимым наукам.

Дежурство по корпусу – стоять на главном – назначалось за неделю вперед: один из ротных командиров – капитан, в помощь которому придавались капитан-поручик или поручик и подпоручик. Капитан назначал из своей роты главного по дежурству сержанта из чиновных (то есть унтер-офицеров или сержантов) или из гардемарин. На обязанности последнего лежала выписка порций по наличному составу и наблюдение за исправностью приготовления пищи и за порядком во время стола. Тот же дежурный сержант наблюдал за сбором серебра со столов и тишиной в классах.

Штейнгель уверяет, что табели на булки велись дежурным нечестно. Приписывались лишние булки, за счет которых хлебник пек сержанту особые хлеба. Каждый дежурный по роте также прибавлял в своей ротной табели число булок, и главный дежурный, отпуская булки в роты, удерживал несколько в свою пользу, рассылая их потом по своим друзьям. Главный кухмистер Михайлыч, который, по словам Штейнгеля, «воровал преисправно», давал дежурному сержанту сахар, изюм, чернослив и готовил для него торты и другие пирожные. Штейнгель сурово осуждает эти обычаи, видя в них школу «так служа, наживаться. Кривить душою и грабить; ибо кто был смелее, дерзостнее обманывал своего капитана и более снисходил к плуту Михайловичу, у того после главного дежурства оставалось».

С восшествием на престол Павла Петровича корпус тотчас же перевели в Петербург. Наступило улучшение в быте и воспитании кадет и гардемарин. Как Штейнгель говорит, «ничего похожего на спартанское не осталось, хотя соединили с греками», намекая на корпус чужестранных единоверцев, где воспитывались главным образом сыновья греков. Павел I горячо интересовался корпусом. «Занялся задраненными», по выражению Штейнгеля. Император посещал корпус лично часто и внезапно. Как-то, пробуя пищу в столовом зале, Его величество, по свидетельству Штейнгеля, спросил директора: «Логин, не обманываешь ли ты меня, всегда ли у тебя так хорошо?». После перевода в Петербург началось преподавание высшей математики и теории кораблевождения. К этому же времени относится начало деятельности незабвенного П.Я. Гамалеи, замечательного ученого, человека необыкновенной кротости и доброты, самый строгий выговор которого был «братец нечайной». Деятельность Павла I, безусловно, принесла огромную пользу делу воспитания будущих офицеров флота. В этой области следы его работы ясно видны. На расширение корпусных строений была отпущена крупная по тому времени сумма в сто тысяч рублей…

По-видимому, реформа корпуса в царствование Павла Петровича все же не устранила некоторых серьезных недочетов в деле подготовки офицеров флота, так как в рескрипте Александра I от 21 июня 1802 года на имя Морского министра адмирала Мордвинова говорилось: «По донесению Вашему о неисправностях и худому положении Морского кадетского корпуса, нашел я нужным определить в оный директором вице-адмирала Карцева». Михаил Бестужев в своих воспоминаниях о брате Николае, учившемся в период деятельности в корпусе Гамалеи, описывает положение вещей, значительно отличающееся от мрачной картины, нарисованной Штейнгелем. Николай Бестужев отзывался о Платоне Яковлевиче Гамалее как о благодетеле, о человеке которому он был обязан лучшей частью своего нравственного достояния. Пламенная любовь к науке, неутомимость в занятиях, «нрав тихой, ровной, кроткой… оттенок дружеский, – отеческой любви в обращении с кадетами» характеризовали этого замечательного педагога. «Любите науку, братцы, для самой науки, а не для того, чтобы надеть эполеты; невежда офицер похож на животного… под золотым чепраком с длинными ушами», – убеждал он выпускников-гардемарин. Но и Гамалея не смог сразу полностью наладить обучение в корпусе. Бестужев говорит, что в образовании, даваемом кадетам, «был какой-то хаос, отсутствие всякой системы, какое-то бессмысленное препровождение времени в классах… учебников никаких не было; каждый преподавал, что и как ему вздумалось по бестолковым запискам». Диктование этих записок занимало большую часть классного времени. Гамалея поставил себе за цель искоренить это зло и принялся за составление руководств по всем предметам наук, проходимых в корпусе. Свой труд он начал с астрономии, навигации и высшей математики. За этими курсами последовали учебники алгебры, теории и практики кораблевождения. Влияние Гамалеи на воспитанников корпуса было огромное. Бестужев передает со слов брата, что «мы нетерпеливо дожидались, чтобы бежать в класс к Платону Яковлевичу… с какой любовью и почтительным уважением мы смотрели на этого худенького, сгорбленного старика…»

Декабрист Д.И. Завалишин, поступивший в корпус в 1816 году, назначенный в третью роту, которой командовал капитан-лейтенант М. М. Геннинг, упоминает в своих «Записках», что ротный командир очень заботился об удобстве и доброкачественности обмундировки кадет. Однако, по-видимому, в других ротах дело обстояло далеко не так хорошо, как у Геннинга, так как в своих записках Завалишин пишет о неуклюжих и рваных мундирах, тесных сапогах, нечистом белье, грязных стенах и полах ротных помещений корпуса, неподведомственных его ротному командиру.

Состав преподавателей был по главным морским предметам на более высоком уровне по сравнению со временами Штейнгеля. Завалишин упоминает, что преподавателем высших математических наук, навигации и астрономии в его классе был Алексей Кузьмич Давыдов, флотский офицер, окончивший первым в своем выпуске. Состав корпуса в период Завалишина был очень многочислен – он пишет в своих воспоминаниях о тысяче человек обучавшихся. В это число он включает воспитанников училища корабельных инженеров и гимназии. Содержание учеников этих училищ было, по словам Завалишина, гораздо хуже, чем кадет и гардемарин корпуса. Они обедали после воспитанников корпуса. Относительно стола Завалишин говорит, что он был здоров, но далеко не роскошен, хотя Морской корпус, как и Пажеский, пользовался высшим окладом отпуска средств на пищу по сравнению с другими военно-учебными заведениями. Ржаной хлеб, квас и булки были отличного качества. Чаю не полагалось. Желающим разрешалось пить собственный, но в ротных помещениях чаепитие запрещалось, чтобы не возбуждать у других зависти, и пить чай ходили в людскую, где жили корпусные служители.

Из спорта процветало фехтование, а зимой – катание на коньках на корпусном катке, причем катались в одних мундирах, без шинелей. Танцам обучались все, а музыке – только желающие. Оркестр корпуса считался в то время лучшим в Петербурге. Летом кадеты выходили в лагерь на Лагерном дворе корпуса, а гардемарины шли в плаванье в две смены. Корпусные помещения содержались хорошо. Стены белились каждый год. Полы красили также ежегодно.