У меня от жалости к Людмиле Арсеньевне заболело сердце.

– Кремер, ты же не дурак вроде. Это ж она от одиночества!

– Да все я понял, не думай! Мне ее тоже жалко стало… Я уж разослал все запросы, пообщался с одним приятелем этого Кости и с двумя одноклассницами… Приятель ничего, нормальный, а бабы злобные, говорят, он был высокомерный, на девчонок из класса внимания не обращал, бегал за одной из другой школы… Я фотку детскую отдал одному парню, он виртуоз, работает с фотками. Обещал быстренько сделать портрет взрослого Константина. Знаешь, я ее спросил, чего она чуть не двадцать лет выжидала…

– А она что?

– Вздыхает, глаза прячет… Я так понял, что мужа боялась. Скажи, а что он за тип? Монстр какой-то?

– Да что ты, Гриша! Андрей Олегович в высшей степени интеллигентный, воспитанный человек, я бы даже сказала мягкий, хотя на работе кремень, говорят.

– Странно… Они, видно, что отец, что сынуля, просто ослы упертые, а женщина страдает. Ну что это, цветочек усыновила… Да, я тут на днях видал в Интернете, что где-то, забыл, в какой стране, можно официально усыновить хоть собаку, хоть жабу и даже маринованную луковицу!

– Кремер, не ври, – засмеялась я.

– Не веришь, я тебе ссылочку пришлю!

– Вот-вот, пришли, может, я тоже к ним обращусь и усыновлю кувшин.

– Чего? – опешил Гриша. – Какой еще кувшин? Ты сбрендила, подруга?

– Пошутила я.

– Не надо так шутить!

– Ладно, не буду! Кремер, ты держи меня в курсе дела!

– Слушаюсь, мэм!

Мирослав возился в своей мастерской с раннего утра до поздней ночи, пытаясь добиться идеального цвета для задуманного сервиза. Казалось, вот, уже нашел, но вдруг выходило солнце, и он видел, что все не то, и начинал снова. И вдруг ему позвонил его старый друг Давид Адамян, живущий во Франции. Его семья в свое время бежала из Сумгаита, во Франции нашлись родственники, и Давид попал к ним. Парень очень способный, он быстро освоился в новой среде, прекрасно окончил коллеж, потом Сорбонну, занимался историей Средневековья. Женился на француженке. Но довольно быстро расстался с нею. С Мирославом они познакомились случайно и как-то сразу сдружились. Анетта не одобряла их дружбу, но опасалась говорить на эту тему. Боялась слишком давить на своего любимого Мирека. Чувствовала, что он хоть и согласился с тем, что она занялась его продвижением и делами, но мало ли что… А он, впервые переступив порог приготовленной для него мастерской, буквально задохнулся от восторга, кинулся в работу, не вылезая оттуда, у него горели глаза, он был счастлив. А она любила его со всей страстью стареющей женщины. Любовалась его руками, мнущими глину, его горящими серыми глазами и умирала от восторга в постели с ним. Но однажды, примерно через полгода после его водворения в ее поместье, он вдруг пришел к ней.

– Анечка, дорогая, даже не знаю, как сказать…

У нее упало сердце.

– Говори, Мирек!

– Видишь ли, я все-таки мужчина…

– О, я это заметила, – тонко улыбнулась она, а он поморщился, видимо счел ее фразу пошлостью.

– Я не о том! Так вот, я безумно благодарен тебе за все, что ты для меня сделала, но дальше так продолжаться не может, я чувствую себя униженным, я так не могу…

– Чего ты хочешь? – испуганно спросила она.

– Давай все же составим контракт! Ты ведь обещала! Ты включишь в него полную, не благотворительную, стоимость мастерской и всего, что с этим связано, ну и услуги твои как моего импресарио, что ли…

– Зачем это?

– Мы же говорили об этом! Я буду постепенно выплачивать тебе все. Думаю, за несколько ближайших лет мне это удастся. Я не могу себе позволить быть альфонсом. Да, и стоимость машины тоже… И все затраты на устройство выставок… Короче, ты лучше меня знаешь, как это делается…

– Ты настаиваешь на этом?

– Конечно.

– А в остальном все останется, как прежде?

– Ну, разумеется. Во всяком случае, пока я не выплачу тебе все.

Ага, с облегчением подумала Анетта. Она составила контракт, он проглядел его и подмахнул. Он ничего не понял. Контракт был на сумму куда более крупную, нежели та, что Анетта на него потратила. И еще там была масса всяких юридических нюансов. Такой долг он еще ох как нескоро выплатит… А следовательно, никуда не денется. А он работал как одержимый, и его работы имели успех. А она занималась своей галереей, более того, открыла еще галерею в Копенгагене и в Гамбурге. Поэтому часто бывала в разъездах, оставляя любимого без присмотра. Но это он так считал. На самом деле негласный присмотр был. Но ей ни разу не удалось хоть в чем-то его уличить. Он попросту никуда не выезжал за пределы поместья. Но однажды в каком-то журнале он обнаружил фотографии работ одного мексиканского скульптора-миниатюриста, и ему приспичило лететь в Мексику. Она отпустила его, хоть и не без опасений. Но он вернулся веселый, счастливый, с массой новых идей и глаза у него горели вовсе не от знакомства с женщиной, а от нетерпения – скорей, скорей взяться за работу, попробовать что-то новое! Он переписывался с этим мексиканцем, тот как-то приезжал в Стокгольм. А вот другой его друг, Давид Адамян, категорически не нравился Анетте. Он был крупный, шумный, яркий и, как ей казалось, дурно влиял на Мирека. Как-то она попыталась сказать об этом Миреку, но горько пожалела. Он так разозлился, что она сочла за благо больше этих разговоров не заводить. В конце концов Давид появлялся редко, а Мирек так ему радуется всегда… В прошлом году ему вдруг вздумалось ехать в Москву, на чемпионат мира по футболу. Предлагал ей ехать с ним, но этого она не смогла бы пережить. И легко отпустила его вдвоем с его мексиканским приятелем. И он вернулся в таком восторге от родного города, просто задыхался, и сказал:

– Анечка, милая, давай устроим выставку в Москве, я тебя умоляю!

– А ты понимаешь, что это не быстрое дело – выставка в Москве. Уйдет уйма времени…

– Пусть! Но я буду знать, что двигаюсь в этом направлении, и, в конце концов, для моей выставки нужно небольшое помещение. Я же не Роден…

И она взялась за дело, твердо решив поехать с ним в Москву. У нее были в России неплохие связи, и в конце концов выяснилось, что одна художница из Англии не смогла приехать, и Анетте сообщили, что если их устроит маленький зал в Доме художника и в летний период, то… Они, разумеется, согласились. Выставка имела неожиданно большой успех. Но с Миреком там что-то случилось…

– Алло, друг, как твоя жизнь протекает? – густым теплым голосом осведомился Давид. – Я читал, у тебя была выставка в Москве! И большой успех. Поздравляю!

– Давидик, дорогой, ты где? – обрадовался Мирослав.

– Я в Стокгольме, на два дня, паромом из Хельсинки, а до того был в Петербурге, впервые в жизни. Потрясен до глубины души! Жажду поделиться впечатлениями… И вообще… поделиться! Сможем увидеться?