– Можно попробовать.

И я работал с остервенением, вспомнил свою юношескую любовь к балерине из труппы Касаткиной и Василёва, о безумной страсти и разочаровании, придумал эти амфоры с танцовщицами… Анетта пришла в неподдельный восторг, но сказала, что про танец маленьких лебедей в Москве еще поймут, а больше, скорее всего, нигде. И в Москве поняли, во всяком случае, Глаша поняла… И вдруг до него дошло: все дело в Глаше! Она понимает меня. И это из-за нее у меня не клеится с работой… Я тоскую по ней… Этот ее запах… И очаровательная легкость. И глаза, какие-то непонятные, то ли зеленые, то ли карие… И вдруг родилась шальная мысль – сделать блюдо цвета ее глаз… Это задача… И стимул… Если получится с цветом, я сделаю маленький изящный тет-а-тет. Он вдруг почувствовал столь волнующий всегда зуд в руках, ему опять захотелось работать, и он чувствовал, что все получится, он мысленно видел уже этот маленький сервиз, и я назову его… Любовь! Стоп! Прошло уже больше месяца, а я ни разу даже не позвонил ей! Может, она давно обо мне забыла? И ей триста лет не нужен никакой тет-а-тет. Сегодня рабочий день, может, позвонить лучше вечером? Нет, позвоню сейчас, пока не передумал…

Он позвонил ей по скайпу. Она отозвалась мгновенно. И он сразу увидел, как она обрадовалась!

– Глаша, милая, прости меня! – взмолился он.

– Простить? За что? За то, что не звонил? Ты боялся, я понимаю. И вдруг соскучился, да?

– Соскучился – это не то слово… Я не мог работать, уничтожал все, что делал. Но я вспомнил о тебе, попытался представить себе цвет твоих глаз… Они у тебя то карие, то зеленые, да?

– Да! А у тебя серые, и такие красивые…

– Скажи, у тебя все нормально, ты все там же работаешь?

– Да, конечно!

– И ты не обиделась на меня? Не сердишься?

– Нет, я просто рада тебя видеть и слышать! Ох, секундочку!

Она куда-то метнулась и показала ему подаренный им кувшин с тремя красными розами.

– Скажи, как красиво, правда?

– Правда. Но я хочу смотреть только на тебя. Как жалко, что по скайпу нельзя услышать запах… Прости, мне надо бежать, я еще позвоню!

Он прервал разговор, увидев в окно, что к его домику подходит Анетта.

– Ну, как ты тут?

– Да вроде ничего, есть кое-какие идеи, попробую…

– Вот и прекрасно! Пробуй, не буду тебе мешать.

Она поцеловала его и ушла. Но тут же вернулась.

– Мирек, я забыла тебе сказать, что я связывалась с Домбровским и спросила, не позволит ли он нам выставить в Копенгагене его «Танцовщиц». Думала, он пошлет меня куда подальше, а он сказал, что если там будет написано, что это экспонат из частной коллекции Домбровского, то он с дорогой душой!

– Зачем это? – поморщился Мирослав. – Или ты думаешь, я ничего больше сделать не в состоянии?

– Ничего подобного! Но пока это твой главный шедевр! А я хочу, чтобы его увидело как можно больше народу, только и всего! Но мне нравится твое настроение. Что-то случилось? Отчего такая перемена настроения?

– Я просто вспомнил глаза одной девушки с того теплохода, я все не мог понять какого они цвета, карие или зеленые…

– Что за девушка? – насторожилась она.

– Да одна официантка.

– У тебя с ней что-то было?

– Ничего. Просто не успелось, тут появилась ты… – улыбнулся Мирослав.

Какой же он красивый и какой молодой… с тоской подумала женщина. Не отдам… Никому не отдам!

– Ладно, Мирек, работай, я рада, что ты ожил…

Она чмокнула его в макушку и пошла к дверям. На пороге обернулась.

– Помни, я люблю тебя! И приходи ужинать. Стина приготовит утку.

– Приду, конечно!

Глаша! И когда уже я расплачусь наконец с этим долгом! И смогу быть свободным… И уехать назад в Москву… Но когда я расплачусь с ней, у меня практически не будет денег. То есть, прожить год я проживу, но даже снять мастерскую не получится. А, плевать, пойду петь в ресторан. Я еще смогу, наверное… Только сейчас это будет уже стиль ретро…

Он вскочил и подошел к зеркалу, вспомнил обожаемую публикой смешную песенку Визбора «Ботик». Откашлялся и запел: «Зачем вы ботик потопили, гады!..»

Надо же, получается! Он сделал перед зеркалом несколько лихих па и счастливо рассмеялся. Спасибо, Глаша, ты вернула меня к жизни! Вернее, воспоминание о твоих глазах! Я продам к чертям эти дорогущие часы, подарок Анетты, который не ношу, так как они унижают мое достоинство. А она не понимает… Да, я их продам, сниму мастерскую, буду работать и петь в ресторанах… И буду свободен, как птица. Он вдруг запел: «Я свободен, словно птица в небесах, я свободен, я забыл, что значит страх!»[1] Потрясающая песня… Только ни в коем случае не надо связывать себя с бабой, даже с Глашей… Они умеют камнем висеть на шее. А я хочу свободы! Думаю, здесь за год работы я, наконец, расплачусь по контракту, и прощай, Швеция, прощай Анетта!

– Глашенька, у вас что-то хорошее случилось? – спросила Евгения Давыдовна, едва я вошла в комнату.

– Да нет, ничего особенного, просто погода хорошая, солнышко…

– Ну-ну, – не поверила мне коллега.

Ну и ладно, не верит, не надо! Я уж думала, все, останется у меня на память об этой истории кувшин, и хорошо… А он позвонил! И я задохнулась от счастья, увидев его, услышав его голос. У него такой красивый голос! Но он же там с этой своей дамой-патронессой… охладила я свой пыл, вернее, попыталась охладить. И погрузилась в работу.

Вечером мне позвонил Кремер.

– Слушай, Глаха, а эта тетка вообще-то нормальная?

– Какая тетка?

– Ну эта, Арсеньевна?

– А в чем дело?

– Понимаешь, она мне позвонила и попросила приехать к ней, мол, мужа нет в Москве…

– Когда это было?

– В понедельник.

– Точно, мы с ним были в Амстердаме. Ну и что тут ненормального?

– Ты послушай! Скажи, а ты точно знаешь, что сын у нее был?

– Что за бред! Она дала тебе его детские фотки?

– Одну. Но ты послушай, послушай. Я пришел, она начала все мне рассказывать, фотку дала, а потом вдруг спохватилась, не хотите ли, мол, кофе. Ну, я сказал, хочу. Она мне «Идемте на кухню!» Входим, а она с порога как начнет причитать: «Ох ты мой бедненький! Пригорюнился, бедолажка, сейчас, сейчас дам попить!»

– Это коту?

– Да если б коту… А то, видите ли, у нее на окне цветок стоит, смотреть не на что, одни зеленые листья… Трава травой! Обо мне как будто забыла, бросилась его поливать, и все что-то приговаривает, ласково так, потом вдруг поворачивается ко мне и говорит с таким дебильным выражением лица: «Знаете, он мне как сын. Вот увидите, через десять минут он оправится, он просто пить хотел. Он мне как будто говорит: «Мамочка, я пить хочу!» И такой благодарный…»