– Что ты сделала ему? Что?! – Она перевела взгляд па Фрэнсиса, затем вновь посмотрела на мать. Напряжение достигло наивысшего предела: в желудке сделалось нехорошо, гнев не давал свободно дышать. – Неужели ты выставила его за дверь?! Должно быть, пилила его, приучая к своему порядку? – Голос ее дрогнул, она опять заплакала. – Из-за тебя он бросил нас.

– Лина, выслушай же меня, прошу тебя. Я ведь так тебя люблю, дорогая моя девочка. Пожалуйста, давай...

– Нет! – Лина уже не отдавала себе отчета в том, что кричит в полный голос. Она отступала, заткнув уши ладонями. – Я ничего больше не желаю слушать!

Лина повернулась и устремилась к двери. Выскочив на свежий воздух, она увидела, что на дворе стоит прекрасный солнечный день – день ее шестнадцатилетия. Внезапно в душе восстановилось какое-то подозрительное спокойствие. Слезы высохли, хотя в желудке оставался еще какой-то твердый холодный комок.

Лина медленно вернулась к матери:

– А что, я такая же, как он?

Лина могла поклясться, что впервые заметила в глазах матери слезы. Никогда раньше ей не приходилось видеть мать плачущей.

– Лина...

– Я похожа на отца, скажи?

Мадлен несколько секунд смотрела на дочь, затем чуть отвернулась. Взгляд ее смягчился.

– Очень даже похожа.

Сначала выражение материнских глаз смутило Лину. Но в следующий миг она уже догадалась.

Мать вспомнила его.

Эти воспоминания должны были принадлежать семье, должны быть в сердце Лины, однако в ее сердце зияла черная пустота. Ничто не ассоциировалось у нее со словом отец. Лина отчаянно пыталась закрыть чем-то эту пустоту, пыталась вызвать в мыслях облик человека, который давно покинул ее мать, ушел и даже не оглянулся. Мать могла бы просто назвать его имя дочери. Но она внезапно вспомнила тысячу разных подробностей, связанных с этим человеком. Как он выглядел, как улыбался, как касался ее. Все это Лина как раз и хотела знать больше всего на свете, но представить себе не могла, хотя потратила на это не один день своей жизни.

Лина посмотрела на мать, которую ненавидела в эту минуту как никогда раньше.

– Кажется, я понимаю, почему он оставил тебя.

Фрэнсис как окаменелый застыл посреди комнаты. Все смешалось у него в голове. Он дышал тяжело, как будто только что окончил марафонскую дистанцию, хотя за все время разговора не сделал ни единого шага. Он взглянул на Мадлен, тоже застывшую на месте: спина ее была напряжена, руки сжаты в кулаки.

Лица ее не было видно, да Фрэнсису и не нужно было его видеть. Он знал ее уже семнадцать лет и отчаянно любил все эти годы. И ему легко было догадаться, что именно она должна сейчас чувствовать.

Он робко приблизился к ней.

– Мэдди?

Казалось, она даже не услышала.

– Мадлен?

Она наконец заговорила, но голос ее звучал слабо, как будто издалека.

– Да, такого удара я не ожидала...

Ему невыносимо больно было смотреть, как Мадлен старается держаться из последних сил. Он сказал:

– Не надо...

Мадлен тяжело вздохнула.

– Мне нужно было рассказать ей о нем еще давным-давно, Фрэнсис.

Они уже сотни раз говорили об этом, и Фрэнсис почувствовал, что на этот раз Мадлен будет корить себя совершенно беспощадно. Это было так свойственно ей: вечно брать вину на себя. Как бы заранее чувствовать себя виноватой за все плохое, что творилось в этом мире.

Фрэнсис встал рядом с Мадлен и взял ее за руку. Хотел было что-то сказать, но колебался, как всегда, когда находился рядом с ней. Она была такой сильной, такой независимой, но одновременно не видящей самых простых вещей. Она не замечала, как Лина любит ее, и не догадывалась о любви Фрэнсиса.

Виноват в этом был ее отец. Одиноко живя в особняке, расположенном на вершине холма, Александр Хиллиард, должно быть, позволял себе совершенно ужасные вещи в отношении своей маленькой дочери, оставшейся без матери. Поэтому даже сейчас, хотя прошло столько лет, Мадлен искренне верила, что таких, как она, никто не может любить.

– Лина любит тебя, пойми это, Мэдди. Я повторял это тысячу раз. Просто она стесняется показывать тебе свою любовь.

Мадлен отрицательно покачала головой. Впрочем, иного он от нее и не ожидал.

– Мне следовало давно ей все рассказать.

– Да, пожалуй, ты права. Но теперь уже поздно.

– Нет, не поздно. Я могу рассказать ей все сейчас. Он был поражен.

– Ты не сможешь. Она грустно усмехнулась.

– Смогу.

Фрэнсис нервно передернул плечами. Если Лина узнает, кто ее отец, – все погибло. Он, Фрэнсис, столько усилий потратил на то, чтобы между ними тремя установилось подобие семейных отношений. Ведь он всегда считал Лину своей собственной дочерью. Именно он, а не кто-то другой, бинтовал ей расцарапанные коленки и носил ее на руках, когда девочка плакала. И сейчас он испугался, что Лина и видеть его не захочет после того, как узнает о своем настоящем отце. Он знал, что ему следует предпринять, хотя это было страшным грехом. Но других возможностей оставить все как есть сейчас просто не существовало.

– Не тронь лиха, пока оно тихо, – твердо проговорил он.

– Я очень боюсь потерять ее, Фрэнсис, а получается, что я все делаю не так. – Она взглянула в сторону открытой двери. – Я думала... после того, как мой собственный отец... ну, словом, я дала себе клятву, что буду хорошей матерью.

Фрэнсис ощущал ее боль, как свою собственную. Мадлен стояла совсем близко, но казалось, что их разделяет огромное пространство. Как всегда, она оставалась в одиночестве – одна против всего мира, – ожидая от жизни еще одного удара... Он подошел ближе, взял ее лицо в свои руки, заставил поднять голову. Она выглядела в эту минуту такой необычайно хрупкой.

– Не сравнивай себя с Алексом, Мадлен. Он был человек жестокий, бесчувственный, злой.

– Но ведь Лина думает, что я ничего не чувствую! Ей кажется, что я какой-то бессердечный монстр, которому наплевать на нее и нашу семью.

– Она не настолько глупа, Мэдди. Просто таким тепличным детям свойственно демонстрировать свою взрослость.

– Дело не в этом. Она – вылитый отец. Да ты и сам это отлично знаешь.

Фрэнсис и хотел бы солгать, но в том, что сказала Мадлен, не было никаких сомнений. Лина была точной копией своего отца. Непокорная, дикая, своенравная. Такие люди беззаботно прожигают жизнь – причем иногда им удается буквально прошибать стены, добиваясь своего. Такие люди уже в шестнадцать лет могут оставить все самое для себя дорогое и уйти навсегда, даже не оглянувшись.