Мадлен легла на кровать и прикрыла глаза, задумавшись о дочери. Сначала она почему-то смогла припомнить только Лину в раннем детстве: пухлые щечки, смеющиеся голубые глаза, полненькие ножки, на которых маленькая Лина ковыляет через всю гостиную. Малышка широко улыбается, демонстрируя свой пока еще беззубый рот.

Неужели все матери помнят о своих детях только это?.. Неужели глубоко в сердце каждой матери сохраняется образ ее ребенка в младенческие годы, когда он сладко пах тальком и детским шампунем?

Ах, сколько же ошибок она сделала... Следовало рассказать Лине, кто ее отец, много лет назад. Даже в прошлом году было еще не поздно. Нужно было вовремя понять причину охлаждения со стороны дочери и, не дожидаясь вопросов, самой обо всем ей рассказать. Но Мадлен боялась, что тогда дочь перестанет ее любить, что Лина может даже уйти из дома...

А было так замечательно, когда они оставались вдвоем, мать и дочь, одни во всем доме, когда они или готовили что-нибудь на кухне, или читали вслух перед сном.

Давно забытые картины вдруг всплыли в памяти Мадлен: она тогда сама была еще совсем юной, училась в колледже и одновременно была вынуждена растить дочь. Она отлично помнила ту ужасную квартиру на Юниверсити-авеню, с окнами, рамы которых не открывались, с батареями отопления, которые совсем не отапливали... А разбитые ступени так называемой парадной лестницы! А машина, которая каждое утро буксовала на углу Пятнадцатой и Юниверсити... Что уж говорить о вечерах, когда им обеим приходилось питаться смесью отрубей с изюмом и молоком и когда Мадлен с ужасом думала: свежее ли молоко, или уже испортилось... Но даже в самые тяжелые дни, когда ей приходилось работать часов по восемнадцать или когда приходилось ночами готовиться к экзаменам, – даже в такие дни Мадлен всегда была вместе с Линой: девочка сидела на коленях у матери. Тогда Мадлен казалось, будто они вдвоем противостоят всем.

Однако внешний мир не замедлил вторгнуться в их отношения с дочерью, протянул свои грязные руки к Лине. Она подрастала, начала задавать вопросы, стала обращать внимание на недостатки матери. Может, если бы Мадлен ходила в детстве в государственную среднюю школу, если бы росла, окруженная сверстницами-подругами, может, тогда она и узнала бы, как справляться с ежедневными трудностями. Однако отец так и не позволил ей ходить в обычную школу. Не позволил ей учиться вместе с разными – как он выражался – отбросами общества. Поэтому детство Мадлен было наполнено неизбывным одиночеством: она могла лишь мечтать о том, чтобы у нее были друзья, ^ чтобы была возможность путешествовать. Но друзей не было, а путешествовать она могла разве только во сне. Мысль о том, чтобы восстать против такого порядка вещей, даже в голову ей не могла прийти.

Она, по сути, ничего не знала о подростках: их страхах, переживаниях, их агрессивности.

Ей было известно только то, что они хитрят, притворно улыбаются и стараются не признаваться, когда им бывает больно и обидно. Мадлен вовсе не хотелось, чтобы ее собственная дочь выучилась такого рода хитростям.

Она вздохнула, поднялась с места и несколько секунд постояла, раздумывая. Что ей делать, когда Лина вернется домой?

Если, конечно, она вернется.

Мадлен нервно передернула плечами. Нет, нельзя и думать о таком. Нельзя постоянно напрягать слух, боясь не услышать телефон или звонок в дверь, нельзя постоянно бояться, что может произойти самое худшее. Она не будет думать, будто Лина способна на то, что сама Мадлен сделала много лет назад.

Подойдя к магнитофону, стоявшему на столе Лины, Мадлен медленно перебрала несколько кассет и компакт-дисков, сложенных на столе. В самом низу кучи оказались старые записи Хелен Редди, которые когда-то мать и дочь так любили слушать вместе.

Взяв компакт-диск, Мадлен смахнула пыль с пластикового футляра, открыла его, поставила диск в проигрыватель и нажала кнопку.

Музыка наполнила комнату сладко-горестными воспоминаниями.

– Так нечестно, мам, – произнес дрожащий голос. Мадлен вскочила и бросилась к двери. Лина выглядела в эту минуту поразительно юной и очень незащищенной: ребенок во взрослой одежде. Косметика грубо намазана на лице. Совсем еще крошечная, с маленьким заостренным книзу лицом, гладкой кожей. Копна черных волос, густых и непокорных, контрастировала с бледной, разве что чуточку кремовой, кожей лица. На этом светлом фоне особенно выразительными казались васильково-синие глаза. Мадлен робко улыбнулась дочери.

– Привет, де... Лина. Я давно уже поджидаю тебя. Лина провела рукой по взъерошенным волосам.

– А что такое? Еще раз хотела поздравить меня с днем рождения?

Мадлен медленно подошла к дочери, остановилась в нескольких шагах от нее. Затем, чуть поразмыслив, села на кровать и оттуда снова изучающе посмотрела на свою шестнадцатилетнюю дочь.

– Я кое-что хочу объяснить тебе, – после долгой паузы сказала она.

– Ага. – Лина взяла стоявший у стола стул и уселась. Подавшись всем телом вперед, она уперлась локтями в колени, положила подбородок на руки и уставилась на мать. Выражение лица у девочки было рассерженное. В ее левом ухе поблескивали четыре серьги, вставленные «лесенкой». – Объясняй. Расскажи про отца.

Отец. Это слово обожгло Мадлен. Она даже вздрогнула. Да какой он отец?! Отец – это тот, кто всегда рядом, кто защищает семью, кто помогает, когда ребенок болен, или утешает его, когда тот испуган приснившимся кошмаром.

Лина деланно вздохнула.

– Слушай, меня на улице Джетт ждет.

– У тебя свидание с парнем по имени Джетт, так?

– Ты рассказывать будешь или нет? Тогда я...

– Видишь ли, я познакомилась с твоим отцом, когда мне было примерно столько же лет, сколько сейчас тебе. – Мадлен попыталась улыбнуться. – Эту историю ты уже тысячу раз слышала. Я забеременела, и... он удрал из города.

Синие глаза Лины сощурились.

– И ты больше никогда не видела его?! Он ни разу не писал и не звонил тебе?!

Мадлен старалась не вспоминать сейчас, как долго она ожидала хоть каких-нибудь известий от него. Старалась забыть, сколько слез тогда пролила напрасно.

– Нет.

– А как его зовут?

Мадлен понимала, что если она ответит на этот вопрос, то испортит все на свете. Не важно, каков будет ответ. Если она скажет неправду, Лина возненавидит ее, а если правду – Лина постарается связаться с отцом. Но он был не из тех людей, которых может обрадовать полночный телефонный звонок и слова: «Привет, я твоя дочь!» Если бы он хотел знать собственного ребенка, то перво-наперво никуда не стал бы удирать.

Если Лина найдет отца, он вполне может разбить ей сердце. Слово, жест, холодный смешок – мало ли каким образом он даст понять, что дочь совершенно не интересует его. Девочка не выдержит этого.

– Ну так как же? – требовательно повторила Лина свой вопрос.