— Бандит, — подтвердил полицейский. — По имени Вонг. Когда вы дома, в Джорджтауне, вы не читаете здешних газет, госпожа де Соза? А у вас не писали о громком деле убитого ювелира, по имени Картрайт? Весь европейский Куала-Лумпур полгода ворчал по поводу его бурного романа с девятнадцатилетней Марианной ди Карвалью… простите, если задел ваши национальные чувства.

— Еще не задели, так что продолжайте. Евразийских жуликов я люблю не больше, чем китайских или индийских. А здесь явно речь об этом.

— Кстати, о евразийцах, с вашего позволения — состав ее крови просто немыслимый, там сколько угодно и китайской, и тамильской… А в результате — шокирующе хороша. Первая красавица в Малакке. И в свои девятнадцать лет успела побывать девушкой особых услуг, подругой плантатора и еще кем угодно. А Картрайт — ну, ему был 51 год, один из самых богатых англичан города. Марианне он успел тут снять бунгало, потом начались разговоры о браке и вечной любви, а главное — завещание в ее пользу он успел составить. Я имею в виду, успел до того момента, когда вышел на веранду собственного дома — где в очередной раз ссорился с женой — и получил пулю из темноты. Жена схватила свой револьвер и послала ответную пулю в кусты, туда, где была вспышка — это по ее словам.

Господин Робинс аккуратно вонзил нож в середину своего бифштекса, оттуда просочилась капля рубиновой крови, он удовлетворенно кивнул, я отвернулась.

— А теперь поставьте себя на место присяжных: другого трупа в кустах нет, вторая пуля улетела туда и не найдена, да и была ли она вообще? Есть, конечно, показания амы о том, что выстрелов было два, но что такое слова китайской амы? Зато есть обиженная изменой жена и ее муж с дыркой в груди. Что интересно, калибр этой дырки совпадает с калибром револьвера жены — кто-то хорошо подготовился. И поэтому вдова Картрайта на данный момент находится на пути в эту каторжную Австралию.

«Ну, конечно, — сказала я мысленно. — Если ты англичанин, то сидеть в местной тюрьме ты не будешь, а поедешь в Австралию, так же как в больнице тебе не будут переливать кровь местных коренных жителей».

— А я, — продолжал Робинс, — знаю одну вещь, которую бесполезно было рассказывать присяжным. Что до убийства богатую наследницу Марианну ди Карвалью мои люди видели раза два вместе ют с этим Вонгом, вне всякого сомнения бандитом. Известным и очевидным бандитом. Но это ничего не доказывает, к сожалению. За встречу или разговор с Вонгом человека не арестуешь. А после убийства оба исчезли с горизонта. И вот он снова здесь. А зачем?

Я задумчиво посмотрела в направлении стойки бара, где Вонг с каменным лицом глотал коктейль. Какое дело мне до всего этого? Моего китайца если и звали Вонгом, то бандитом он не был. Шпионствующим поэтом или поэтичным шпионом — да. Томик Рембо, вот это здорово!

Тут к Вонгу кто-то подошел. Мальчик. Нет, просто очень худой юноша, да вовсе и не юноша, лицо его украшало несколько волосков бородки. Тонкий, как тростинка, с длинными худыми конечностями. Что-то сказал Вонгу, тот неожиданно вежливо ответил. Они кивнули друг другу, и хрупкий молодой человек странным образом исчез. Только что он был здесь, а вот его уже и нет. А, да это же с ним здоровался Тони.

— А это кто? — обратилась я к Робинсу.

— Понятия не имею, — весело отвечал тот, хищно уничтожая бифштекс (и посверкивая обручальным кольцом). — А это уже само по себе очень странно. Да, что-то происходит…

Подошел Джереми и его блондинка. Она еле заметно задела плечо инспектора Робинса мягкой частью тела, мило извинилась. Я посмотрела на нее, постаравшись не щуриться (что, разве пол бара качается, как палуба?), она посмотрела на меня.

— Джереми, — радостно сказал Робинс, и в глазах его загорелся зловещий огонь. — И мадам Дебора. Кстати, познакомьтесь с Амалией де Соза, выдающимся человеком, она тут открывает некое деловое предприятие. Я заметил, что с вашим ланчем покончено? У меня есть прекрасная идея насчет десерта. Для всех нас, четверых. Джереми, считайте, что это приказ.

Джереми заметно напрягся. И был абсолютно прав.

— Дуриан, — провозгласил господин Робинс. — Король фруктов. На рынке, по ту сторону речки. Пять минут езды. Сейчас, конечно, не сезон для дуриана, и это хорошо, потому что когда сезон наступает, излишне нервные европейцы на некоторых местных улицах закрывают нос платком с лавандовой водой. По эту сторону речки, европейскую, дурианы не встречаются, по крайней мере в окрестностях паданга. Как бы это вам описать, друзья. Я знаю, что наши собратья сравнивают вкус этого фрукта с давленным чесноком, смешанным с особо зловредным сыром, который поедается рядом с лошадью, мучающейся газами. Простите, мадам и госпожа де Соза. Я бы, впрочем, описал этот вкус как-то по-другому: гниющие луковые шкурки, плюс сточная канава, куда вывалили гроздь перезрелых бананов, плюс кусок самого жуткого французского сыра, плюс крем-карамель с вишневым ликером. Примерно так. На вид — разлагающаяся плоть, и это еще мягко сказано. В туристических справочниках значится, что фрукт никоим образом не пригоден для человеческого употребления.

— И еще надо заметить, — добавила я, — что лучшие дуриановые сады принадлежат здесь по большей части султанам, хотя обычные дурианы можно все же купить и простым смертным. Я видела людей, которые просто дрожат от счастья, засовывая в рот первый в сезоне кусок.

Лицо Джереми от этого веселее не стало, но вот его жена, кажется, всерьез заметила мое присутствие.

— Отлично, — подвел итоги Робинс. — Слушайте меня, юный Джереми. Я встречал людей, которые влюблялись в дуриан лишь на пятый-шестой год работы в этих краях. Но это редкость. Обычно тут все решается сразу. Или вы рождены для тропиков, или нет. Если вы возьмете в рот эту штуку и поймете, что вот оно, о чем вы мечтали всю жизнь — значит, ваша карьера в Малайе будет обеспечена, такая уж примета. Если нет — плохо дело. Итак, где там этот Кришна с моим «фордом»? А, стоит за стеклом и в ужасе рассматривает чей-то новенький мотоцикл чудовищного вида… Нас четверо, как раз войдем.

— Я встретила друзей, дайте наговориться, — сладким голосом сказала Дебора, она же Дебби, и успешно улизнула. Джереми остался один на один со своей будущей колониальной карьерой; было видно, как он судорожно сглатывает слюну.

Тарахтя мотором, полицейский «форд» прополз по Бату-роуд, потом вдоль паданга, и свернул влево, через мост, к рынку.

Рынок — это монументальный каменный сарай прошлого века, с его окнами от земли до потолка и ступенчатыми узорами поверху, площадью в целый квартал. Напротив — торжественный ряд пальм с бутылкообразными стволами, они овевают пять слепленных друг с другом китайских домиков в два этажа. Разных, но очаровательно одинаковых — с голландскими фронтонами, колоннами, балюстрадами, каждый в три окна, у каждого свой цвет, от белого до кирпичного. А между домиками и голубовато-серой стеной рынка — маленькая площадь, до отказа заставленная затененными лотками с фруктами.

Я покосилась в сторону Джереми. Чуть открыв рот, он смотрел на это великолепие — рыжие волосатые рамбутаны (представьте себе, что орангутаны уменьшились в несколько десятков раз и стали фруктами), бежевые гроздья лонганов, желтые слитки кукурузы, которые как раз в этот момент грузили в пароварку. Ну, и манго минимум шести сортов, настоящие золотые и зеленые горы манго. А отдельно от всего — бурые мячи для регби, те самые красавцы-дурианы.