Родион проговорил:

– Серьезно ребятишки окопались. В этой полосе, где мы сейчас плывем, никакой роуминг не действует. Так что, судя по всему, звонил он по прямому спутниковому телефону. Какой-нибудь «Иридиум». Недурно.

– А где мы сейчас находимся, Родион Потапович?

Шульгин молча глядел в иллюминатор каюты. Как оказалось, лайнер уже миновал Босфор и Дарданеллы – Стамбул проскочили еще затемно – и вступил в воды Эгейского моря, приближаясь к своей первой стоянке, Пирею, входящему в состав больших Афин. Через два часа после прослушанного разговора между Аликом и полковником Платовым «Александр Скрябин» бросил якорь в афинском порту.

Прошло семь дней. «Скрябин» шел по своему маршруту, оставив позади запланированные в круизе Рим и Ниццу. Путь его лежал в столицу Каталонии Барселону.

Безусловно, преступно говорить об этих семи днях вот так бесстрастно-скороговорочно. Ведь в этом временном промежутке для нас уложились две колыбели мировой цивилизации, две жемчужины Средиземноморья – Рим и Афины. Весь стандартный и все равно впечатляющий туристский набор – Колизей, Пантеон, собор Святого Петра и термы Каракаллы, церковь Сан-Карло алле Куатро Фонтане, капеллы и палаццо и прочие арки Тита и Траяна и, наконец, сыр «Рикотто» под vina blanca в Риме. Великолепный комплекс Акрополя, знаменитый храм Зевса Олимпийского и Византийский музей, а на десерт для настоящего мужчины и истинного любителя спорта, нашего неповторимого и любимого Родиона Потаповича, – забитый под завязку неистово ревущий баскетбольный дворец «Олимпиакоса», кажется, лучшего баскетбольного клуба Европы. Впрочем, я в этом не разбираюсь.

Валентина, которую Родион зачем-то поволок на этот матч (я, к счастью, отказалась) после этого зрелища долго не могла прийти в чувство и сказала, что таких клинических буйнопомешанных, как греческие баскетбольные фанаты, она не видала даже в московской психиатрической больнице имени Кащенко. Короче, вариант картинки «тех, кто был особо боек, прикрутили к спинкам коек, бился в пене параноик, как ведьмак на шабаше…».

Помимо столиц Греции и Италии, была еще и мировая курортная жемчужина, центр Французской Ривьеры – Ницца. Родион был тут несколько лет назад и потому особого восторга не проявлял. Зато я и Валентина, которая все еще не могла забыть буйствующих греков на матче «Олимпиакоса», были в восторге от великолепных пляжей и мирных обитателей этого земного рая. Все-таки это Лазурный Берег, а не что-нибудь… Однако, любуясь красотами Средиземноморья и, как говорится в рекламе, «ощущая ритм жизни», я ни на секунду не забывала о наших опасных спутниках. Это давило, не отпускало, мешало расслабиться, как я того ни желала.

Прослушивание каюты Алика и Японца продолжалось, только ничего серьезного пока больше не дало. Ничего, кроме информации об алкогольной и половой жизни людей Платова, мы из «жучка» за эти семь дней не выудили.

Я видела, что Родион наблюдал за ними, но ничего подозрительного отследить не смог. Это его раздражало, но не мешало держать ухо востро, что, безусловно, серьезно портило и отравляло отдых.

Впрочем, Валентина ничего не замечала.

* * *

Вечер накануне прибытия в Барселону выдался поистине феерическим, богатым на события.

Родион Потапович, выпив коньяка и забыв даже имена Азарх, Платов, Алик, Японец, впал просто-таки в экстатическо-восторженное состояние после того, как ему по совершенно невероятному стечению обстоятельств удалось с борта теплохода забронировать три билета на матч «Барселоны» с какой-то «Майоркой». Валентина, которая, как и я, не испытывала никаких восторгов по поводу предстоящего действа, вообще наивно предположила, что эта загадочная «Майорка» – жена какого-то испанского майора. Я очень веселилась.

Перед ужином мы с Валентиной отправились в спортзал, где я покрасовалась перед подругой своей фигурой – старалась поддерживать в хорошей форме.

В этот момент в тренажерный зал заглянули Алик и Японец с какими-то очередными «подругами на час» и, явно рисуясь перед девицами, несколько сконфузили их, выразительно поиграв мускулатурой передо мной.

Девочки надули губки и, очевидно, приняв нас с Валентиной за конкуренток, здраво прикинули свои шансы и улетучились. Я приступила к занятию на тренажерах, а Алик и Японец занимались со штангой, причем не столько тренировались, сколько паясничали и вздували мышцы. Алик даже полотенце на вытянутой руке держал так, словно полотенце весило по меньшей мере два пуда.

– Ребята, ну-ка, скиньте пару блинов, – сказала я, – поставьте мне семьдесят килограммов. Не сто семьдесят, как Алик себе ставил!..

– А ты пожмешь семьдесят-то? – с сомнением спросила Валентина, для которой словосочетание «семьдесят килограммов» было величиной запредельной.

– Она пожмет! – заверил ее Алик. – Сильная женщина!

Я не замедлила оправдать его слова и справилась со штангой отлично.

– Прекрасно, – произнес кто-то иронично, и все обернулись, – кто бы мог подумать, что девушка так сильна при ее грациозности и хрупкой фигурке?

Это был Вишневецкий.

Он подкрался внезапно, тощий, жилистый, бесшумный, как кошка. На нем были тренировочные адидасовские штаны и растянутая майка, под солидный животик – до пупка. Один его глаз подозрительно, хотя и с насмешкой, смотрел на Алика с Японцем, а второй, кажется, блуждал взглядом где-то в районе потолка.

– А, Гриша, – проговорил Алик недовольно. – Чего это ты людей пугаешь?

Тот выступил вперед и, подбоченясь, горделиво выставил на всеобщее обозрение свою тощую цыплячью грудь, украшенную, с позволения сказать, удручающе дряблой кожей. Неизвестно, чего он хотел добиться этим мини-дефиле, но только Валентина хрюкнула в кулак, а я даже порозовела от усилий, стараясь быть серьезной.

– Что, тоже решил заняться бодибилдингом? – фыркнул Японец, скептически оглядывая субтильную фигурку.

Вишневецкий высокомерно посмотрел на насмешника и бросил свои кости на скамью. Потом поднял вверх широко расставленные руки и невозмутимо сказал:

– Дайте мне штангу.

А надо заметить, что на ней, то бишь на штанге, в этот момент было понавешено на пятьдесят килограммов блинов, да плюс еще двадцать кэгэ – вес грифа. То есть вес, что выжала я.

Японец глупо хихикнул и выдвинул любопытную гипотезу, что непосредственно за поднятием штанги у Вишневецкого, очень возможно, последует незапланированное выпадение прямой кишки – следствие перенапряжения.

– Не много? – спросил Алик насмешливо.

– Привесь еще по десять, – нагло потребовал Вишневецкий.

– Как хочешь, – пожал плечами Алик, – тебе и не нужно ее подавать, ты сам подвинься ближе к изголовью скамьи. – Угу… вот так.

Девяносто килограммов Вишневецкий не взял. Более того, штанга через считанные доли секунды после того, как он принял ее, подломила его задрожавшие под непосильной тяжестью руки и со всего размаху шлепнулась бы ему на грудь, если бы Японец не придержал ее у самого тела Вишневецкого. Иначе не миновать бы ему демонтажа пары-тройки ребер.