Царь заявлял, к примеру, что в иных обителях не соблюдались правила относительно трапезы. Для игуменов и даже соборных старцев готовится особая, лучшая пища, и они вкушают ее в своих кельях, а не в трапезе. Иные же настоятели и вовсе принимают и угощают гостей в кельях.

Говорил, что от желавших поступить в монастырь требовались вклады, отчего туда поступали только люди с достатком или вовсе богатые, которые потом, сделав значительное пожертвование на обитель, пользовались в ней льготами, не подчинялись монастырскому уставу, жили в довольстве и покое. И выходило, что они постригались не потому, что жаждали благочестивой жизни и уединения для вдумчивой молитвы, но «токмо покоя ради телесного, дабы завсегда бражничать и ездить по селам для прохлады».

Собор же, вроде бы согласившись с государем, принял хитрые решения. Были они как бы направлены в угоду государю, но… со всяческими оговорками. Например, относительно пьянства отцы церкви решили в обителях «хмельного пива и меда не держать, а пить только квас житный и медовый», но «фряжские вина[51] не возбраняются, если испивать их во славу божию, а не в пьянство, ибо нигде не написано, чтобы не пить вина, но только написано, чтобы не пить вина в пьянство».

И про еду тоже хитро закрутили. Дескать, всем питаться единой пищей в трапезной, включая игуменов, но… Далее же следовала тонкая и на первый взгляд совершенно невинная оговорка насчет немощных и старых, которым дозволительно вкушать особое и в своей келье.

— Не пройдет и месяца, как в немощные запишутся все старцы, — подвел неутешительный итог отец Артемий, размышляя вслух. — А игумен с келарем в первую очередь. Ну а кто уж чересчур пышет здоровьем, те подадутся просто в старые. — И грустно улыбнулся Иоанну, разведя руками — что уж тут, мол, попишешь.

Про гостей же, которых отныне стало запрещено кормить в кельях, впрямую было сказано, что закон этот не простирается на Троицко-Сергиев монастырь, где гости бывают день и ночь.

Более того, вроде бы пойдя на некоторые уступки царю, они тут же оговорили, что «так как в великих честных монастырях постригаются князья, и бояре, и великие приказные люди в немощи или при старости и дают великие вклады и вотчины, то на них, за немощь и слабость, закона не простирать относительно хождения в трапезу и употребления пищи в кельях, а покоить их пищею и питием по рассуждению и держать для них квасы сладкие, и черствые, и кислые, кто какого потребует, также и яствы или, если у них случится свой покой или присылка от родителей, о том их не спрашивать».

Вот тебе и исправления. Молодцы, нечего сказать!

А забота обо всех сирых и убогих? Казалось бы, что уж это самая что ни на есть обязанность церкви, которая мало того, что не платит ни гроша на содержание богаделен, так ведь ее чиновники еще и поставили дело таким образом, что за взятки в богадельни помещали вполне здоровых людей, а больные и старые так и оставались без приюта.

Но на деле стоило Иоанну сказать о несчастных, как старцы собора тут же подали царю отеческий мудрый совет — собирать таковых в те же самые богадельни и содержать за счет… государевой казны, да еще на приношения христолюбцев. О беспорядках же, что творятся в них, ни слова, равно как и о своем участии. А ведь доподлинно известно, что доход многих монастырей не меньше тысячи, а то и двух тысяч рублей ежегодно.

Да что далеко ходить, когда один только Троицкий монастырь гребет рубли лопатой, каждый год набивая свои карманы не меньше чем сотней тысяч целковиков. Если же собрать монастырские доходы воедино, то тут и вовсе поучалась настоящая серебряная река. И при всем том хоть бы один рублевик пожертвовали на выкуп полоняников, томящихся у крымского хана.

А ведь Иоанн и тут в открытую спросил их, как быть. Спросил не просто так, а держа в уме уже вынесенное решение собора 1503 г., когда Иоанну III было предложено выкупные деньги брать «из митрополичьей и из архиерейской тягли, и изо всех владык казны и с монастырей со всех, кто чего достоин, как ты, государь, пожалуешь, на ком что повелишь взяты, а крестьянам, царь государь, и так твоего много тягла в своих податях».

То есть он просто хотел напомнить отцам церкви, что давненько они не раскошеливались на это богоугодное дело. Но собор, горой стоявший за защиту финансовых интересов церкви, слегка успокоившись после обличительных речей царя, решил иначе, и государь получил ставший уже привычным для него ответ-отлуп — деньги для выкупа брать из царевой казны. Причем прекрасно зная, во сколько это обходится, порекомендовали все те суммы, что будут истрачены, «раскидать на сохи по всей земли, чей кто ни буди, поровну», с милостивым обещанием, что за это «благочестивому царю и всем православным великая мзда от бога будет».

И ведь не поскупились на слова, оснастив и подтвердив свое решение праведным Енохом: «Не пощадите злата и серебра брата ради, но искупуйте его, яко да от бога приимете сторицею». Тут же — видно мало показалось — слова бога-отца добавили: «Не щадите серебра человека ради». А следом и изречения Христа насовали, который повелевает не только серебро, но и жизнь свою за братию положить. И смех и грех. Получается, что мирянам вместе с царем ради братии ничего жалеть не надо, а отцам церкви словеса всевышнего, которому они якобы служат, не указ. Вот только смеяться почему-то не хотелось, поскольку вышло даже хуже, чем прежде.

В одном лишь вопросе Иоанн достиг успеха, да и то весьма и весьма относительного — с училищами, о которых больше всего ратовал как раз отец Артемий, заметив, что понадобятся потом грамотные люди в таком количестве самой церкви или нет — это их дело, но то, что они придутся как нельзя кстати самому царю — это уж точно. К тому же благодаря разным льготам и неплохому денежному жалованью государь сможет регулярно отбирать из них весь цвет, то есть самых смышленых и способных.

— То верно, что жаждущие ставиться в диаконы и попы грамоте разумеют мало, и святителям ставить их — противно священным правилам, государь, — ответствовал рязанский и муромский епископ Касьян, но тут же обескураженно развел руками: — А не ставить — святые церкви будут без пения, и православные христиане учнут помирать без покаяния. Да и не их это вина. Вопрошаю иного: «Почто грамоте мало умеешь?», а он в ответ: «Мы-де учимся у своих отцов али у мастеров, а боле нам учиться негде. И сколь они знают, тому и нас учат». А отцы их и мастера и сами силы в божественном писании не знают, а учиться им негде.

Приняли-таки решение завести училища, причем Иоанн настоял, чтобы зачисляли в них не только местное духовенство, но и чтоб все православные христиане в каждом городе «отдавали своих детей для обучения грамоте, книжному письму, церковному пению и чтению налойному».

Правда, и тут они схитрили. Во-первых, освободили от этой обязанности «черных», возложив ее только на приходское духовенство, а во-вторых, вновь прижали церковные деньги — священники, дьяконы и дьячки, назначенные протопопами в качестве учителей, должны были получать плату за обучение с родителей своих учеников.