— Когда ты брался его учить, у тебя было то чувство? Возникло? А?

Аркадий задумался. Потёр лоб.

— Не помню, — наконец признался он. — Вроде да, а вроде и нет… Точно помню, будто что-то промелькнуло, но я не понял, что это. Сейчас, если бы ты не спросил, даже и не вспомнил бы. Я ещё тогда подумал: далеко пойдёт. Он ведь шарил в музыке, Сорока… по-настоящему шарил.

Мы ещё о чём-то говорили, но ничего существенного я больше не услышал. Напоследок, уходя, я решился спросить, что за дурацкий пенопластовый шар у него на серванте.

— Это буй, — ответил Сито. — От кошелькового трала. М-морского. Мне его один друг подарил, художник-к-концептуалист. Ты его не знаешь.

— А он-то где его взял?

— Н-нашёл. На Дэ-альнем Востоке. Его на берег выбросило. А он там практику проходил или ещё что. Д-давно, лет десять назад. Говорит, самое прикольное было, когда в аэропорту таможенники пытались запихнуть его в просмотровый аппарат.

Тут неожиданно оживилась Танука, поинтересовалась, есть ли у меня компьютер и работает ли, потом повернулась к Ситникову:

— Аркаш, у тебя ведь есть «Мертвец» на DVD?

— Кто? А… Д-да. Зачем тебе?

— Дай посмотреть, я занесу через недельку.

— Бери.

Напоследок Сито собрался проводить нас до остановки.

— Схожу до м-магазина, — объявил он, влезая в брюки и застиранную джинсовую куртку. — Вдруг чего…

К моему удивлению (и немалому облегчению), на улице распогодилось. Тучи ещё остались, но дождь прекратился. На востоке уже синело ясное вечернее небо. Я глянул на мобильный — полвосьмого.

Автобуса ждать почти не пришлось.

— Ну, б-будь здоров, — сказал на прощание Сито, протягивая руку. — Надумаешь поучиться или к-кто знакомый захочет — приходи. Возьму недорого. Ну, м-мочи краба…

Народу почти не было, мы спокойно уселись. Автобус ехал быстро, через остановку.

— Держи. — Танука протянула мне компакт. — Посмотришь дома.

— Слушай, может, завтра? — вяло запротестовал я. — Вымотался я, да пил ещё…

— Как хочешь. — Она пожала плечами. — Как тебе Сито?

— Аркаша? Занятный тип, — признал я. — Он действительно хороший гитарист?

— Классный, — подтвердила Танука.

— У него ж пальцы почти не гнутся. Артрит в начальной стадии, зуб даю. Как он играет?

— Ну да, долго не может. Да долго и не надо — не на сцене же. Он когда-то выступал, у него своя группа была, потом заболел и стал преподавать. Он рассеянный. Сядет играть — и обо всём забывает. Даже о еде. Этот его ремонт уже два года тянется. А видел чайники на шкафу? Он себе нарочно чайник со свистком купил — я посоветовала, а то они у него всё время выкипали и сгорали… Раньше лучше было. А сейчас от него жена ушла.

— Он поэтому пьёт?

— Да не пьёт он! Чего пить-то? Это так — для разговора и вообще. Что двум мужикам сделается с бутылки «Боровинки»… Помирятся. Лучше скажи: ты что-то разузнал?

— Ты ведь всё слышала, — буркнул я. Танука сердито надула губки.

— Я на кухне была, — объявила она. — Нарочно вышла, думаю, вдруг он меня стесняется… Так что?

— Ничего. Если он не врёт, Игнат был способный малый. Мне теперь понятно, почему они так поднялись. Но, знаешь, есть кое-что… Хотя… Нет.

Я умолк. Не говорить же ей, в самом деле, что Ситников уверен, что Игнат ни в коем разе не мог сам прыгнуть со скалы или утопиться.

— Что-то не так?

— Так, ничего. Ерунда.

Девушка пристально посмотрела мне в глаза.

— Дай свой номер.

Мы обменялись телефонами.

— Позвони, если что надумаешь, — сказала она.

— Завтра тоже куда-то пойдём? — поинтересовался я. — Мне взять отгул?

— Как хочешь, — отрезала та, — всё зависит от тебя. Промолчишь — пойдём в одну сторону. Скажешь что-нибудь — пойдём в другую.

Я опять почувствовал раздражение.

— Слушай, я не понимаю, чего ты добиваешься? Игната уже не вернуть.

Танука прищурилась:

— Ты уверен?

Так… Я откинулся на спинку сиденья. Всё ясно! Меня окружают сумасшедшие. Надо скорее кончать с этим делом, иначе я и сам тронусь. Танука сказала: не больше недели. Ну что ж, неделю я потерплю. Посмотрю, как будут развиваться события. Я сунул диск в кофр, меланхолично подумал, что за весь день не достал камеру из сумки, и до самого города продремал под мокрый шелест колёс. Танука не стала меня тревожить, лишь разбудила, когда мы подъезжали к ЦУМу.

— Я домой, — объявила она. — Придёшь завтра?

— К тебе, что ли?

— Ты же адрес не даёшь.

— Ладно. Во сколько?

— Чем раньше, тем лучше. Только с утра не звони: я поздно встаю.

— Ты «сова»?

— Я не сова! — отчего-то опять рассердилась девушка. Посмотрела в окно. — Моя остановка. Обязательно позвони! Или лучше нет, я сама тебе позвоню. Пока-пока.

И она вышла. Дверь зашипела, хлопнула, и автобус покатил дальше. Некоторое время я ещё видел среди прохожих спину Тануки, обтянутую чёрным и блестящим, потом она пропала из виду, а я стал бороться со сном, чтобы, не дай бог, потом не проснуться без денег, без камеры и телефона.

Вечерний город с подозрением заглядывал в автобусные окна.

Дома я для начала забрался в ванну, потом сварил макароны, залил их яйцом и соорудил простенький ужин. На глаза попалась жёлтая обложка «Дэнс, дэнс, дэнс». Герой Харуки Мураками в перерыве между рефлексией и банальным ничегонеделанием готовит зверские, чудовищные блюда и закуски — мясо вперемешку с рыбой, овощами, морепродуктами… Когда я это читал, мне вспоминался наш пермский баламут Капризка и его «французский суп бурдэ». М-да, ничто не ново под луной… Однако не по нашим кошелькам такие кулинарные извраты. Вот разве только соевый соус…

Я добавил соевого соуса. Аппетит был просто волчий. Я слопал всё, почистил зубы и полез под одеяло. Однако только моя голова коснулась подушки, сон исчез. Я лежал, ворочался и размышлял.

Дневной разговор, казавшийся ещё недавно пустым и бессмысленным, вдруг начал раскрываться, как чемодан с двойным дном. Нельзя не признать, что Сито в чём-то прав насчёт души и расчёта. Конечно, смастерить хорошую песню тоже надо уметь. И «вкладывать душу» можно по-разному. Я думаю, бывает, в процессе «сборки» песни в ней происходит «самозарождение» жизни — люди ж сочиняют-то, в конце концов! И насчёт группы Игната он, пожалуй, тоже слишком резок: в готике главное — выдерживать стиль, а уж в этом они преуспели.

Я задумался, почему в последние годы я совсем перестал слушать наши новые группы. До того я списывал всё на годы — говорили же, что с возрастом душа просит другой музыки, но сейчас я поймал себя на мысли, что старые записи любимых групп — того же «Пикника», «Кино», «Калинова моста», «Аквариума», «Нау» я по-прежнему слушаю с удовольствием. Последней была «Агата Кристи» — эти нарушали все правила, таскали мелодии, идеи и слова у всех, до кого могли дотянуться, поднимали жуткие темы — каждая их песня была как подпись под новым диагнозом, но сквозь эту маску проступал гештальт, от которого мурашки шли по коже. Вся эта дичь, недофашизм, антиэстетика и высокоорганизованная пошлость, декаданс и садо-мазо слушались на порядок интереснее всего, что делали другие. Но почему? Не потому ли, что их демоны были реальны, а в песнях нынешних ребят слишком много той самой расчётливости? Ведь какую группёху сейчас ни возьми — всё без труда раскладывается на кирпичики, так и видится, как музыканты сидят и говорят: «А давайте напишем обалденный хит и загребём кучу бабок!»