Когда я вернулась в комнату, он продолжалбраниться. Отвечать я не могла, так как уже почти ничего не соображала. Смутнопомню, как вышла на балкон, перегнулась через перила и далеко внизу увиделаМанхэттен. Он, словно черная, застеленная бархатом кровать, притягивал к себе,обещая вечный покой.

Карл, наконец, понял, до чего довел меня, иудержал от последнего шага.

– Возьми себя в руки, Ксавьера! – кричал он. –Я же люблю тебя. Не поднимай скандала!

Пока он втаскивал меня обратно, я вдруготчетливо осознала: если я все-таки прыгну, мама останется совсем одна!

«Твой отец вот-вот умрет, – сказала я себе, –а у тебя нет ни братьев, ни сестер, которые могли бы поддержать маму. А ведьэто единственный человек, который тебя действительно всегда любил. Нельзяумирать, надо жить, жить, жить!..»

На следующий день я проснулась только квечеру. Карл был уже дома. Он принес букет красных роз и старался быть таким женежным, как прежде.

Пытаясь вымолить прощение, он пригласил меняпровести уик-энд в родительском загородном доме в Хэмптоне. Если бы онпредложил провести несколько дней в тюрьме, это было бы не хуже. Я согласиласьлишь потому, что он хоть как-то пытался сохранить наши отношения. Но толькосама мысль о его матери уже вызывала во мне тошноту. Кроме того, не былосомнений, что эти чувства взаимны.

Низость его матери в эти дни перешла всеграницы. Она прекрасно знала, что мы с Карлом живем вместе уже больше полуторалет, и, значит, слишком строгое соблюдение внешних приличий не имеет никакогосмысла. Однако, очевидно из вредности, она разместила нас не только в разныхкомнатах, но еще и на разных этажах. Она даже запирала на ночь свою проклятуюшавку в комнате Карла, чтобы та поднимала лай всякий раз, когда я войду иливыйду. Но и это не все: эта женщина, прожившая всю жизнь в Манхэттене,позволяла себе в два часа ночи входить в комнату сына, чтобы спросить у неготелефонный код Нью-Йорка!

Словом, если бы закон разрешал матерямвыходить замуж за сыновей, то она ни секунды бы не колебалась. У Карла тоже былразвит довольно сильный эдипов комплекс, но основывался он не только начувствах. Мать как-то пригрозила лишить его наследства, а сама мысль, что он несможет завладеть ее деньгами, чуть было не вызвала у Карла сердечный приступ.

Как я и предполагала, жизнь в их домеоказалась невыносимой. Я все время старалась лишний раз не попадаться на глазабудущей свекрови, дабы не спровоцировать какой-нибудь дикой сцены. Отец Карлана уик-энд не приехал, предпочел отправиться на рыбалку, и я сильно подозреваю,что он всегда стремился держаться как можно дальше от постоянной болтовни жены.Дни напролет я проводила за роялем, ведь я двенадцать лет изучала классическуюмузыку, и музицирование неизменно доставляло мне большое удовольствие.

Наконец, настал последний день нашегопребывания в этом доме. Я сидела в одной из комнат у входной двери и читала.Раздался звонок, и мадам Гордон пошла открывать дверь.

Со своего места я прекрасно видела посетителя,молодого человека лет семнадцати, очень загорелого, с длинными, до плеч,светлыми волосами.

Всегда такое строгое, лицо матери Карла вдругосветилось самой обольстительной, по ее мнению, улыбкой.

– Привет, – проскрипела она. – Чем могу бытьвам полезна?

– Это дом доктора Джонсона? – спросилсимпатичный парень.

– Нет, я доктор Стоун, – она назвала фамилию,под которой практиковала, – а я не могу вам чем-нибудь помочь?

– Я ищу доктора Джонсона, – нетерпеливоперебил юноша. – Он живет не здесь?

– Нет, но зайдите хотя бы чего-нибудь выпить,– предложила она, как-то странно хихикнув.

– Спасибо, нет, мадам. У меня срочное дело, –сказал он и быстро ушел.

Мадам Гордон закрыла дверь, улыбнулась своемуотражению в зеркале, поправила бантик в волосах и, наконец, заметила меня.

– Ах, Ксавьера, – воскликнула она, густопокраснев – Вы здесь?

И добавила:

– Вы видели? Кто это – юноша или девушка?

– Если бы девушка, вы бы не были таквзволнованы, – ответила я.

Тут зазвонил телефон. Она взяла трубку,видимо, с большим облегчением оттого, что ей не пришлось отвечать. Однако японимала, что позволила себе слишком много, и знала, что эта старая мегерауспокоится только тогда, когда снимет с меня скальп. На тропу войны она ступилав машине, на обратном пути в Нью-Йорк.

Как обычно, она сидела впереди, рядом с еедорогим сыном, а я, его невеста, должна была занимать заднее сиденье. Онапостоянно болтала. И как-то вдруг заговорила о жилищной проблеме. Вспомнила иГолландию.

– Наверное, в Амстердаме квартиры слишкомдороги, – заметила она.

– Почему?

– Да потому, что у голландок есть страннаяпривычка устраиваться у друзей, так и не выходя за них замуж. Должна же бытькакая-нибудь веская причина для этого?

Это была уже последняя капля в чашу моеготерпения.

– Мадам Гордон, – начала я, – ведь я неслучайно живу у вашего сына, не выходя за него замуж. Если вы слегка напряжетеваши куриные мозги и сопоставите факты, вы вспомните, что ваш сын официальнопопросил моей руки у моих родителей и настоял на том, чтобы я приехала сюда,осыпая меня обещаниями. Он же и устроил меня у себя, уверяя, что это деловременное, хотя длится оно уже девять месяцев. К тому же я сама вношу своючасть квартплаты, зарабатываю себе на жизнь и хочу найти отдельную квартиру.Так что если уж эта ситуация кому-то выгодна, так только не мне.

Я обрушила на эту ужасную женщину весь такдолго копившийся гнев.