– Я все терпела: и ваше недружелюбноеотношение, и ваши телефонные звонки среди ночи, и негостеприимную атмосферувашего дома. В нем так же весело, как в похоронном бюро. Ну, а уж когда рядомнет слуг, так вы и руки не протянете, чтобы налить что-нибудь кому-то илипредложить орешков. Какой контраст с домом моей матери! Она из кожи вон лезет,только бы ее гостям было хорошо… Неудивительно, что ваш муж больше не всостоянии вас терпеть и, как сказал мне ваш дорогой Карл, уже десять лет неживет с вами. Да и вся ваша собственная семья втихомолку смеется над вами.Единственный ваш друг в ней – эта ужасная псина. Правда, надолго ее не хватит,ведь она, как и вы, разваливается от старости. У вас хватает наглостикритиковать мою семью, так позвольте вам напомнить, что я с вашим сыном изодного круга, а мой отец был куда более известным врачом, чем ваш муж… Однакомы евреи и потеряли все, что имели, а вот вы спокойно отсиделись в своем углу,почитывая романы. Нам не стыдно быть евреями, мы гордимся тем, что выстрадали!Ну, а вы были бы куда более счастливы, если бы успокоились, прекратилимолодиться и приняли бы как должное ваш полувековой возраст!..

Тут она обернулась и дала мне сильнуюпощечину.

На всем протяжении моей филиппики Карл будтоводы в рот набрал. Даже когда я замолчала, он не проронил ни слова. Я-тонадеялась, что он меня защитит… Остаток дороги мы провели в полном безмолвии.

Я знала, что мадам Гордон не потерпит, еслипоследнее слово останется не за ней. И правда, когда мы привезли ее на СаттонПлейс, она бросила в мой адрес:

– Я добьюсь, чтобы вас выслали. Вас отправятназад в Голландию. В конце концов, кто вы такая? Да никто, даже не иммигрантка!

Она поднялась по лестнице и хлопнула входнойдверью.

Мы вернулись домой. Разделись, чтобы принятьдуш. Не было сказано ни одного слова, хотя я и ждала, что он, по крайней мере,хотя бы извинится.

Вместо этого он поднял крик:

– Больше никогда не говори так с моей матерью!Ведь ты этим совсем разрушила все наши брачные планы.

Будто бы они у него были!

В гневе он схватил вешалку для одежды изамахнулся на меня. Когда я вижу, как мужчина бьет женщину, я всегда выхожу изсебя. Я убеждена, что так поступают только скоты и трусы.

Я тоже взорвалась:

– Твоя мать подняла на меня руку, и ты,скотина, туда же!

Я так разозлилась, что будь у меня в рукахнож, я бы, скорее всего, ударила им Карла. Но первое, что попалось мне подруку, была тяжелая одежная щетка, очень старая, подаренная Карлу еще его дедом.Я стала колотить ею Карла по голове. Одновременно я царапала его ногтями.Вскоре он был весь покрыт синяками и ссадинами. И вдруг я опять увидела в егоглазах тот самый эротический блеск, впервые вспыхнувший в тот день, когда Ронахотела его убить.

Я опустила взгляд и заметила, что у Карлавозникла эрекция. Это было удивительно, однако продолжалось недолго. Мысерьезно подрались, и для нас этот скандал был началом конца.

С этого памятного воскресенья мы по очередиспали на диване. Потом я нашла себе квартиру и сняла ее пополам с еще однойголландкой, Соней, работавшей на одном этаже со мной в центре Рокфеллер Плаза.

Моя новая квартира находилась недалеко от домаКарла. Большинство своих вещей я оставила у него, да и частенько ночевала в егоквартире.

Я надеялась, эта разлука – единственный шанскак-то наладить отношения с родителями Карла и сохранить нашу с ним труднуюсвязь. Наверное, это глупо, но я все еще любила его, и нас обоих связывалосильное взаимное сексуальное влечение.

Карл много путешествовал в то время, а я былатак одинока, что в отчаянии пыталась залечивать свои душевные раны с одной излесбиянок, собиравшихся в одном из баров нашего квартала. Бар этот называлсядовольно оригинально: «Три».

В октябре 1968 года в Мехико началисьОлимпийские игры, и Карл решил отправиться туда, как он сказал мне, нанесколько дней. Разумеется, он поехал один и отсутствовал дольше обычного.Смутно помню, как перед его отъездом я рассказала ему об одной из моих подружек,еще по Индонезии, по имени Пенни. Она должна была присутствовать на Играх какпредставитель голландской авиакомпании КЛМ. В тот момент я не придала своемурассказу о ней ровным счетом никакого значения.

Мне было совсем плохо, и у меня завязаласьдовольно долгая интрижка с одной из лесбиянок из бара «Три», датчанкой попроисхождению. Когда Карл вернулся, я призналась, что изменяла ему с женщиной.Он глубоко оскорбился. Но что самое смешное, он заявил: в таком случае,дескать, о нашей свадьбе не может быть и речи, ибо он не может жениться наженщине, способной изменять мужу во время его деловых поездок.

Каков лицемер! Я-то знала, что в течениемесяца, проведенного в Мехико, он смотрел не только на атлетов. Но у меня покане было доказательств, и я не могла окончательно решиться уйти от него. Любовьслепа. И добавлю, глупа, когда она мешает вам разглядеть жестокость партнера.

Спустя немного времени после приезда изМексики он даже любовью стал заниматься не так, как раньше. У него все чащестали проявляться весьма причудливые мании. Однажды во время нашей с ниминтимной близости он сказал:

– А почему бы тебе не взять щетку для одежды ине побить меня немного?

И это оказалось мелочью по сравнению с тем,что было дальше! Он просил подробно рассказывать ему, как я занималась любовьюс девушками, как лизала им груди и половые органы, а еще заставлял наряжаться иустраивать перед ним стриптиз. При этом он глазел на меня, лежа на диване водном распахнутом халате, а я должна была слегка задевать его рукавом илишарфом и отскакивать от него, поддразнивая.

По мере того, как фантазии Карла усложнялись,мне приходилось штудировать все новые книги с описанием различных сексуальныхизвращений, лишь бы доставить ему удовольствие. Я проделывала с ним один японскийтрюк, суть которого состоит в том, что в анальное отверстие партнеравставляется жемчужное ожерелье, а потом постепенно, по одной жемчужиневытаскивается оттуда. Все это ради того, чтобы сильнее возбудить его, вызватьскорейшее наступление оргазма.

Однажды он заявил:

– Ксавьера, я хочу быть твоей проституткой.Делай со мной все, что бы ты делала с ней.