«Я меблировал дом обычным для жилья его класса образом, — писал автор письма. — Были шторы на окнах в гостиной, шторы на окнах в консультационной комнате, шторы на окнах в столовой, шторы на окнах в спальнях. Были ковры на всех полах; были незащищенные обои на стенах; были платяные шкафы и другие образцы мебели, которым увеличили их несомненную высоту карнизами, внутри которых были полые пространства, по-видимому сделанные нарочно, чтобы образовывать пристанище для грязи. Были массивные книжные полки, содержавшие огромное количество печатанного хлама и еще более огромное количество пыли. Стены были старые, с неровными поверхностями, и к этим шероховатым поверхностям грязь цеплялась с почти трогательным упорством. Были всякого рода пушистые вещи, которые считались декоративными, модные циновки и тому подобное, которые чернили пальцы любого достаточно смелого, чтобы дотронуться до них. И, наконец, но не в последнюю очередь по значению, были постоянно увеличивающиеся скопления мусора, вроде старой одежды, старых игрушек, старых книг и брошюр, старых газет, старых нот и разной дряни всех видов. На все эти вещи грязь лондонской улицы сыпалась без перерыва. В сухую погоду пыль находила свой путь через каждую щель; во влажную погоду ноги посетителей приносили грязь, которая быстро высыхала в пыль. Если бы дети поиграли в течение десяти минут в покрытой коврами комнате, пыль лежала бы толстым слоем на столах и стульях, когда они закончили. Грязь, казалось, была вездесущей и всепроницающей. Она изобиловала в воздухе, которым мы дышали, она смешивалась с пищей, которую мы ели, и с жидкостями, которые мы пили.

Дом, таким образом устроенный, был сценой бесконечных недугов и болезней. Кто-нибудь всегда имел „насморк“ или головную боль; первая болезнь, как теперь считается, имеет мало общего с температурой или с охлаждением, но вызывается ядовитым влиянием на слизистую оболочку дыхательных проходов зараженной пыли, которую люди вдыхают и которую, в большинстве случаев, они выбивают из своих грязных ковров. Дети проводили в Лондоне большую часть года; и было совершенно необходимо часто отправлять их подальше от города для смены обстановки, на побережье или в сельскую местность, где они вскоре меняли бледность щек на румянец. Две смерти произошли среди них, в обоих случаях от болезней, происхождение которых, казалось, невозможно проследить. В начале прошлого года другой ребенок страдал от опасной и продолжительной болезни; и после этого микробы болезни, которая слишком скоро оказалась смертельной, развились у моей жены».

В изданной в 1883 году книге «Наши дома, или Как сделать их здоровыми» Ширли Мерфи, в 1890-х старший медицинский чиновник Совета Лондонского графства, описывал другой источник опасности, таившийся в домах. Подлежащие окраске стены грунтовались обычно в два слоя свинцовым суриком и свинцовыми белилами; в краску для основного слоя также подмешивали свинцовые белила. Когда влажная краска впитывалась через кожу, она вызывала у маляров своего рода паралич. Обои тоже были ненамного безопаснее: для получения более насыщенных оттенков желтого, красного и зеленого часто использовались краски, сделанные с употреблением соединений мышьяка, и в сыром климате плесневый гриб Penicillum brevicaule перерабатывал мышьяковистые краски в ядовитый газ с чесночным запахом — триметиларсин. Опасными были обои, розовые, сиреневые, различных оттенков синие и «французский серый», но особенно зеленые, «зелень Шиля», швейнфуртская (венская, императорская) зелень, парижская зелень — в их состав входили аурипигмент, мышьяковистый ангидрид или кислая медная соль мышьяковой кислоты (в некоторых случаях ее содержание достигало 59 %). Кроме того, ярко-красная краска разбавлялась обычно свинцовым суриком. В 1860–1870-х обои, в состав которых входил мышьяк, были объявлены вне закона в Пруссии, Баварии, Швеции, России и Франции, но до конца 1880-х они все еще были распространены в Великобритании. Оскару Уайльду приписываются слова, сказанные им якобы за несколько дней до смерти в 1900 году: «Я веду со своими обоями поединок не на жизнь, а на смерть. Кто-то из нас должен погибнуть».

Если миссис Хадсон была молодой вдовушкой, она должна была придерживаться более прогрессивных взглядов на убранство комнат и прислушиваться к советам медиков. Ковер в этом случае занимал бы только центр комнаты. Доктора рекомендовали заменять шторы и гардины на жалюзи, предпочтительно из глазированной (лощеной) ткани, которую можно было вытирать, или устанавливать в окнах матовые либо цветные стекла. Как бы то ни было, еще до женитьбы Уотсона на мисс Морстон в гостиной на окнах висели жалюзи, но из контекста непонятно, были они деревянными или тканевыми. Также можно было последовать одному из многочисленных советов по проверке обоев на содержание мышьяка и купить безопасные для здоровья. Сжорее всего, после воскрешения Холмса в квартире производился ремонт, и на стенах появились обои с большими рисунками и цветным бордюром, который стали выпускать в виде отдельных бумажных лент.

Рисунок Сидни Паджета к рассказу «Скандал в Богемии». Журнал «The Strand Magazine». 1891

Главным украшением гостиной был камин. Это было весьма неэффективное и дорогое средство обогрева. Однако идея камина как центра и символа дома преодолевала все его очевидные недостатки, и англичане предпочитали жариться с одного бока и замерзать с другого, но не переходить на континентальные печи. Как писал Ширли Мерфи, «открытый огонь имеет то преимущество, что один человек может греться у него и находиться так близко к нему, как ему нравится, а другой может держаться подальше от его лучей и все же находиться в обществе тех, кто пользуется его теплом. В комнате, обогреваемой железными дымовыми трубами или нагретым воздухом, такого не бывает».

Реклама камина. Ф. Эдуардс, Сын и Ко. 1855

Во времена Холмса и Уотсона камины снаружи облицовывались, как правило, мрамором, сланцем, изразцами или деревом, причем красное дерево в этом случае полировалось, а сосна красилась. Вероятно, когда в 1868 году, по смерти У. Ч. Родса, аренда дома 221-б была выкуплена новым владельцем и здание подверглось ремонту, камин был украшен модными тогда консолями, поддерживавшими каминную полку, и они сохранились при переделке второго этажа под меблированные комнаты. Чугунная внутренняя обделка камина имела призматическую форму и вставлялась в нишу топки; в 19 веке ее отливали целиком. Боковые стенки топки выкладывались под углом с задней стенкой — изобретение, сделанное американцем графом Рамфордом еще в XVIII веке и призванное отражать часть тепла не в дымоход, а в сторону комнаты. К обделке крепились топочная решетка (под), на которую клались угли и которая обеспечивала равномерный приток воздуха к топливу, и барьерная, предупреждавшая выпадение углей на пол. Внизу, ниже пода, устанавливался выдвижной ящик для золы. В викторианскую эпоху обделка имела декоративные железные наличники с одной или по обе стороны барьерной решетки. При помощи графита барьерная решетка и наличники полировалась до тусклого блеска, хотя часто вместо полировки графитом решетку покрывали сперва слоем матовой черной краски, затем воском и опять же полировали.