«Полка-то эта... странная. Что там за ней? Будем надеяться, хоть напитки настоящие».

Напитки оказались настоящими; налив «Джека Дэниелса» на два пальца в низкий стакан и бросив пару кубиков льда из маленького холодильника, Шинкарев спустился вдоль все той же стеклянной стены, глядя на догорающий закат. Виски теплом покатилось внутри.

Тучи из фиолетовых стали черными, в разрывах угасали последние светлые полосы, протянувшиеся по неподвижному черному морю.

«Что же у них там, за полкой?»

Внизу лестница повернула, окончившись в небольшом павильоне, при виде которого Андрей остановился в некотором удивлении.

Выступая из дома тремя стеклянными стенами и такой же наклонной крышей, своим полом павильончик опускался ниже уровня земли. За стеклом, как на картинке из школьного учебника, виднелся срез каменной скалы и почвенного слоя с корнями травы, растущей тут же, вплотную к стеклу. Со стороны моря земля переходила в мокрый песок. Со скалы к морю бежал ручей, его брызги густо висели на одном из окон. Внутри кабинета стоял длинный рабочий стол с офисной техникой, множеством бумаг и пустой кофейной чашкой. За компьютером, откинувшись на спинку мягкого кресла и положив ноги на другое, работала женщина. Услышав шаги Андрея, она оторвалась от экрана и с улыбкой обернулась:

— Замечательная комната, правда? Во время прилива вода доходит сюда, — показала она довольно высоко над полом. — Рыбы подплывают к стеклу, один раз даже появилась большая черепаха. А в шторм волны бьют выше потолка!

— И ничего внутрь не попадает? — Разговор начался как-то сам собой, не потребовалось даже здороваться.

— Ничего, все плотно. И в шторм все держится. Хотя и страшно. Меня зовут Элизабет, — протянула она руку.

— Очень приятно. Андрей, или Эндрю, как больше нравится. Кстати, я не помешал?

— Нет, я уже заканчивала.

Прямые темные волосы женщины, с тонкой седой прядью, спускались до плеч. Под густой, ровно обрезанной челкой было правильное, загорелое, но уже начинающее увядать лицо с морщинками вокруг глаз и губ. Блестели темно-карие, близко посаженные глаза, нос был с небольшой горбинкой, рот довольно широкий, твердый. Красный спортивный свитер спускался на белые брюки, обтягивающие узкие бедра; на свитере белый крест и надпись, как на джипе у ворот: «US Red Cross». Ступни в темном капроне — длинные, сильные и гибкие, свободно уложенные одна на другую, — комфортно разместились на мягком сиденье.

«Красивые ступни, — подумал Шинкарев, — пожалуй, лучшее из того, что видно. Свитер многое скрывает. Но кое-что и показывает».

— Так вы сотрудница Красного креста? — спросил Андрей.

— Не совсем... Хотя да, конечно, сейчас я в Красном Кресте, — чуть сбившись, поправилась Элизабет.

«Чушь. Как я Папа Римский. Ладно, замнем пока».

— А вы откуда? — спросила американка.

— Я приехал из России, — сообщил Шинкарев, — Вы бывали в России?

— Только в Петербурге, зато довольно часто. Работала в информационном центре при генконсульстве США. Недавно я выезжала через Выборг на финском поезде, там у русских пограничников была собака — знаете, которая ищет наркотики? Красивая собака, но от нее пахло. Им нужно мыть свою собаку. В России моют собак?

— Моют... Не всех, конечно. Но ведь запах есть и у чистой собаки. А у вас есть собака?

— У меня в Штатах колли. Очень скучает без меня.

— Кто же о ней заботится? Муж, вероятно?

— Я не замужем. В таких случаях принято добавлять: «если вы это имели в виду». Смешно, не правда ли? А у вас есть домашнее животное?

— Ни животных, ни друзей, — без улыбки ответил Шинкарев. — У меня аллергия.

— На животных? — с сочувствием спросила Элизабет.

— На друзей.

Зачем он так сказал? Животных у него нет, это правда. А это американское сочувствие... но, собственно, он сам его и спровоцировал.

Кажется, женщина что-то поняла. Улыбнулась:

— Знаете, мне нужно переодеться к ужину. Боюсь, должна вас оставить.

— Ничего страшного, я еще раз загляну в бар.

— Тогда встретимся за столом.

Она вскочила со стула и быстро поднялась по лестнице. Андрей поглядел ей вслед. «Титьки качаются, задница в меру круглая, но ступни — ах! Да. Бывает же так. Сущая, вроде бы, ерунда — или ухо, или запястье, или вот ступни эти, — но смотрел бы и смотрел. Хотя уже в возрасте, дамочка-то. И выше меня — даже сейчас, без каблуков». — Так он думал, входя в бар. Возле подозрительной полки снова сделал вид, что изучает этикетки на бутылках.

«Что же там, за полкой этой?»

Ничего не было видно, полная темнота. Однако из-за бутылок тянуло прохладой, отдающей то ли подвальное, то ли пещерной сыростью. Тянуло едва-едва, почти неуловимо, но вдруг послышалось что-то такое... Стук? Плеск воды?

«Вода. Подземный канал? Тайная гавань? Эллинг для катера?»

Андрей глянул на часы: пора к столу.

В гостиной тихо играла музыка, горели свечи. Стол был накрыт на кухне, между прозрачными стенками эркера, выходящего в сад. Блестели фарфор и хрусталь, сияло столовое серебро; красовалось ведерко со льдом и бутылкой шампанского. Свет из эркера падал на каменную террасу, подсвечивал круглые кусты.

— И стол накрыт на две кровати, — прокомментировал картину вошедший Андрей.

— Точно! А шампанское настоящее, из Австралии, — не оборачиваясь, откликнулся Чен.

— В Австралии нет шампанского.

— На бутылке написано, значит, есть. Как тебе Элизабет?

«Раз в уставе написано, что крокодилы летают, значит, летают. Только они низко летают...»

— Интересная девушка. И кабинет интересный. И бар.

— И бар, — спокойно согласился Чен. — А вот и наши дамы. Прошу сюда, прекрасные сеньориты!

Дамы вышли к столу в вечерних платьях: на Патриции короткое черное платье-коктейль с открытыми плечами, доходящее до середины бедер; на Элизабет — темно-синее бархатное. Оно закрывало руки и шею, плотно обтягивало довольно большую грудь и круглый зад, и спускалось до высоких каблуков лаковых туфель.

— Тук-тук! Вот и мы. Что это ты по-испански заговорил? — с ходу атаковала Крыса.

— А что?

— Какие мы тебе сеньориты?! Я, между прочим, на три четверти француженка, хоть и из Штатов.

— А какая разница между француженками и американками? — спросил Андрей.

— Американки уже господствуют над мужчинами, француженки еще нет, — ответила Элизабет.

— Эндрю нравятся испанки, — подхватил Чен, — черненькие испанские сеньориты, загорелые и нахальные. Съел бы такую абрикосину, а, Эндрю?