Бубенец с Ниной отошли на пару шагов. Вместе, как семейная пара, покопались в вещмешке капитана. Для себя командир достал фотоаппарат, повесил на шею. Блокнот и карандаш засунул в карман гимнастерки, но так, чтобы были видны и выдавали профессию газетчика. В довершение, уже для самых непонятливых, подцепил на нос круглые очки. А вот чтобы оправдать свою выправку и сообразительность, привинтил к гимнастерке орден Красной Звезды.

Нине достались легкие полусапожки, красная косынка и свернутые в трубочку грамоты. В последний момент капитан снял с пояса и запрятал штык-нож – слишком уж он не вязался с образом хоть и награжденного, но интеллигентного журналиста.

Контрольно оглянувшись на Эльзу и старшину, парочка растворилась среди листвы.

Выждав несколько мгновений, Леша сердобольно помог Эльзе сесть поудобнее, открыл фляжку. Раненая жадно, обливаясь, сделала несколько глотков воды. Оглядевшись, все еще боясь быть застигнутым за неподобающим для охранника занятием, старшина вытер девушке подбородок и лишь после этого чуть-чуть ослабил узел и уселся напротив с автоматом на изготовку.

– Спасибо, – искренне поблагодарила Эльза. – Твои друзья деликатностью не отличаются. – После полученной помощи посчитала возможным перейти на более доверительные отношения раненая.

– Они командиры, – пояснил поведение друзей Леша. – А как говорил Дитрих Эккарт, «вождь должен быть один». Вот и они никого не слушают.

– Ты… знаешь любимого поэта фюрера? – встрепенувшись, удивилась пленница. Откровение охранника внесло окончательную сумятицу в происходящее.

– Я просто люблю немецкую литературу, историю. От мамы. Она… Я с Поволжья, – дал намек на свое происхождение старшина.

– Кто… вы?

Этот вопрос был слишком конкретен, и Леша постарался закончить сближение и перевести разговор на нейтральные темы, перейдя на официальное «вы»:

– Приказали завернуть по вашу душу. Удобно?

Подчистил землю под спиной Эльзы, выбросив мелкие камешки и сучья деревьев. Тщательно, интеллигентно вытер после этого платочком руки. Этот машинальный жест конвоира так разительно отличался от поведения капитана и пнувшей ее ногой Нины, что Эльза все же осмелилась поинтересоваться своей дальнейшей судьбой:

– Что вы хотите со мной сделать?

Старшина пожал плечами, но, посчитав, что не раскрывает никакой тайны, сообщил:

– Приказ простой – переправить вас через линию фронта. Там почему-то очень хотят с вами побеседовать.

Эльза застонала, но это вырвался стон бессилия, хотя Леша и подался на помощь.

– Ничего, скоро наши придут, – постарался подбодрить, а на деле лишь ввел в еще большее уныние Эльзу конвоир.

Сам, поминутно оглядываясь на пленницу, стал исследовать овраг с тонким ручейком по дну. Так вот где всю ночь соревновались соловьи с лягушками! Вода, пахнущая торфом, его не интересовала, принялся искать лесные лакомства. В ожиданиях и поисках не ошибся: земляничная поляна обнаружила себя мелкими белыми цветками. Только и ягода была еще та девочка – отгородилась от всего мира крапивой, дав сначала ей вырасти и только после этого под ее защитой сама заалев выпуклыми боками. А крапива, дурила, и рада стараться: готова жалить любого, кто протянет к недотроге руки, рискуя при этом самой оказаться вытоптанной…

Так и получилось. Смяв крапиву, Леша удовлетворенно улыбнулся, присел и принялся двумя руками, словно при стрельбе «по-македонски», выхватывать под зелеными зонтиками красную, покрытую легкими пупырышками ягоду и насыщаясь ею. Эльза, вынужденная трясти головой в борьбе с комарами, лишь облизала пересохшие губы. Благо ненасытным кровопийцам, как и людям, оказалась свойственна леность, и они роились вокруг пропитанных кровью бинтов, не утруждая себя дополнительными усилиями впиваться в тело.

Вернувшийся старшина, почесывая не сумевшие спастись, красные от крапивы руки, протянул девушке газетный кулек, полный земляники. Замешкались, как поступить со связанными руками Эльзы. В конечном итоге Леша развернул кулек и поднес, словно скатерть-самобранку, листок к губам пленницы. Та стала подбирать ими ягоду и вдруг отпрянула: из просвета в земляничном ковре в нее впился знакомый сверлящий взгляд с прищуром. Портрет Сталина, оказавшийся на надорванном клочке газеты, был уже весь в красных пятнах, и старшина пересыпал оставшееся лакомство себе в ладонь. Ощущая, как губы девушки касаются его руки, блаженно прикрыл глаза. Война – она одинаково лишила ласки что мужчин, что женщин. Какое, наверное, наступит блаженство после победы! Вот детей нарожается! В любви и нежности.

Дождавшись конца трапезы, поднял одну из упавших на землю ягод и словно мелком принялся дорисовывать Сталину красную бороду. Художество понравилось Эльзе, и хотя ягоды уже кончились, она коснулась липкими, но сладкими губами ладони старшины еще раз.

Бубенец и Нина в это время наблюдали из кустов, как торопливо перемахнул насыпь Кручиня. Похождения наблюдателя за самолетами их мало интересовали, и когда хотели уже продолжить свой путь, отпрянули назад: за политзэком крался парнишка. Приглушая рукавом звук, он несколько раз болезненно чихнул, и Нина, молча согласовав свои действия с командиром, окликнула:

– Эй, парень!

Семка поначалу отшатнулся от незнакомой парочки, но капитан с фотоаппаратом на груди стремительно подошел к нему, принялся поворачивать в разные стороны, не давая сомневаться в правильности и нужности своих действий. Радостно обернулся на спутницу:

– То, что надо, – и только в этот миг представился парню: – Я капитан Бубенец из Москвы, из редакции. Делаем материал о героизме людей в тылу, а у тебя очень красивое лицо. Ты очень подходишь для снимка. Ну-ка, замри так.

Пока капитан выстраивал кадр, Нина полюбопытствовала у «красавца»:

– А кто тут у вас лучше всех работает на стройке? Как ты считаешь, кого можно похвалить грамотой или благодарностью?

Боясь повернуться, расслабиться и испортить мужественность фотокарточки, Семка процедил сквозь зубы:

– Так бригада Прохоровой. Она лучшая. Они вон там, перед мостом, располагаются.

– Отлично, – похвалил парня Бубенец, пряча фотоаппарат.

– А… моя карточка в газете будет? – не верил Семка, наконец-то начав дышать полной грудью.

– Будет, – уверил фотограф. – А ты нас сможешь проводить до бригады Прохоровой или куда-то торопишься? – Посмотрел в сторону, где исчез Кручиня.

Боясь оказаться уличенным в таком неблаговидном занятии, как шпионская слежка, Семка отчаянно отрекся от бдительности, которую хотел проявить, выслеживая белогвардейца:

– Нет, свободен. Мы… мы только из суточного дежурства. На НП, воздушную и наземную разведку ведем. Бдительно. А там у Прохоровой… девушка есть. Я могу показать. Комсомолка. Ее снимете?

– Если красивая и передовик – снимем, – щедро пообещал капитан и это.

Нина вдруг осторожно вытянула шею и, кого-то увидев, за спиной парня принялась суматошно показывать командиру двумя пальцами на плечи – идет лейтенант. Бубенец присел, потянув вниз Семку, начал высматривать местность. Негромко обрадовался: