Золотинка так запыхалась, что лишь кивнула.

— Значит, урожденная… как ее? — взялся за перо подьячий.

Судьи принялись расспрашивать Золотинку о родителях, месте и времени рождения, гражданском состоянии и сословной принадлежности, о предыдущих ее занятиях и прочее, прочее. Множество всяких пустяков, которые ставили Золотинку в немалое затруднение.

Подьячий добросовестно записывал и ответы Золотинки, и затруднения («не знает», «не уверена», «отрицает») в бумагу, которая называлась «Расспросные речи лекаря и волшебника девицы Золотинки».

— Я ведь только ученица, — возразила Золотинка.

— Мы не можем этого указать, — живо заметил тот, что глазел в окно, — по закону к лечению особ великокняжеского дома допускаются только ведомые лекари и волшебники. А ты допущена, допущена именным повелением конюшего и кравчего с путем судьи Казенной палаты боярина Рукосила.

— Ладно, — согласилась Золотинка, — но причем тут волшебник? Даже если сказать волшебница, все равно неправильно.

— А это уж не взыщи! — грубовато возразил подьячий. — Запишем на всякий случай. А-то ведь как: придуриваются тише воды ниже травы, а потом молнии пускают. — Он кивнул, не отрываясь от дела, на стену, где нетрудно было приметить неряшливое пятно — будто сажа взорвалась, разбросав во все стороны затухающие языки.

— А он что, который пускал?.. — начала Золотинка.

— Взят под стражу, у него не было разрешения судьи Казенной палаты.

— У меня тоже нет, — зачем-то сказала Золотинка.

Подьячий, дородный мужчина с двойным подбородком, только пожал плечами. Остальные и вовсе не слышали.

Все это продолжалось с добрую четверть часа, если не больше. Потом тот же скороход распахнул дверь, обе створки, и с каким-то истошным воодушевлением возгласил:

— Наследник престола… — И прочее, прочее, что отозвалось в Золотинкиной голове звоном.

Судья у открытого окна поспешил за стол, Золотинка тоже переступила взад-вперед соответственно меняющимся побуждениям и, не успев определиться с выражением лица, в следующее мгновение откровенно уже растерялась, встретив слишком хорошо знакомого ей ратоборца — напарника в помойных приключениях… победителя рогожного змея, который так убедительно выказал свои чувства, бежав из-под венца.

И юноша тоже, толкнувшись взглядом, запнулся в каком-то невыразимом телодвижении, которое можно было принять и за приветственный, небрежно-дружеский поклон — очень небрежный! — и за болезненную гримасу, как живот прихватило.

После первой, красноречивой неловкости они решительно отказались признавать друг друга, оправившись почти одновременно. Юноша, одетый, кстати, много опрятней, чем в прошлый раз — не каждый день его посылали на кухню, нахмурился с ненужным даже ожесточением. А Золотинка не преминула фыркнуть и спохватилась, поспешно вернув себе приятное выражение лица, глянуть знакомцу своему за спину, в проем двери — где же там княжич?

Сразу за змеевым победителем шествовал конюшенный боярин Рукосил в белом полукафтанье — Золотинка почтительно склонилась — затем какой-то похожий на судью старец с изможденным лицом. За ними же никого не было, и скороход с торжествующей важностью принялся закрывать двери.

Золотинка оглянулась: все рассаживались. Судьи и подьячий стали садиться, сокрушитель рогожных змеев опустился в кресло возле очага, еще раз зыркнув, и под откровенным Золотинкиным взглядом, выражавшим теперь нечто похожее на испуг, скособочился — уперся локтем в поручень, заперши рот кулаком, а другую руку неестественно уставил в бок и сказал: кхм-гм!

Рукосил, все еще на ногах, наблюдал за вычурными ухватками княжича с задумчивым любопытством. Жгучий румянец на щеках Золотинки навел его на новые размышления, наконец, он опустился на лавку слева от двери, и с вкрадчивой осторожностью тронул острую бородку, не спуская с молодых людей глаз. Должно быть, и остальные — судьи, подьячий — ощутили нечто неладное и насторожились.

А Золотинка приглядывалась в смятении: да точно ли был это ее воитель? На скуле и на шее княжича еще можно было различить оставленные боевой метлой метки.

Княжич резко подвинулся, то есть с одного бока перевалился на другой, уперся локтем в поручень и обхватил подбородок ладонью. Как ни мало представляла себе Золотинка обычаи и повадки особ великокняжеского дома, как ни смутны были ее книжные представления о том, что есть царственная осанка, все ж таки хватило у нее обычной житейской сметки уразуметь, что княжич, выражаясь кухонным языком, не в своей тарелке. Не весьма-то обрадован столь скорой встречей с подругой своих сомнительных приключений.

Он глухо кашлянул и, словно уловив Золотинкины мысли, пытался исправить положение, откинувшись на прямую спинку кресла. Сердитый взгляд… такой знакомый, но уже не страшный после всего пережитого с ушатом и шестом. И голос, когда заговорил, не менее того знакомый… но не понятный. Княжич чудовищно коверкал речь. Хотя самые слова и звуки, напевка речи — всё безусловно принадлежало слованскому языку, то было диковинное, безумное наречие — бессмысленное болботание кликуши.

— Юлий спрашивает, кто эта девушка? — объявил старик, что сидел обок с княжичем. Несомненно, Новотор Шала, переводчик наследника и толкователь. — Какие у нее основания рассчитывать на успех? Не слишком ли она молода для врачебного ремесла?

Вот как ты заговорил! — вспыхнула Золотинка во внезапном смятении чувств. — Давно ли, друг ситный, разговаривал ты на чистом слованском языке — без всякой придури?! Какие у меня основания рассчитывать на успех?!

Открытие, убедительная догадка и подозрение, что княжич придуривается, что болезнь его есть морок и блажь, какое-то особенно вычурное, замешенное, нельзя исключить, на колдовстве притворство, — это открытие давало ей нежданную надежду на успех. Но Золотинка — не отвергая надежды и укрепляясь в ней — совершенно непоследовательно, как бы даже и вопреки собственной выгоде, ощущала и разочарование, и досаду. Как будто была она обижена не за себя, не за себя только, но и за того славного кухонного мальчишку, который сказал ей со смешной заносчивостью «я ухожу! прощай!» а потом вернулся, чтобы извлечь ее из челюстей рогожного змея. Было в том кухонном мальчишке что-то неизъяснимо искреннее… ничего придуманного и выспреннего… что-то смешное, доброе и сильное одновременно. А этот… что тщился представить себя наследником престола благоверным княжичем нашим Юлием… на этого вряд ли решилась бы она положиться даже в таком пустяковом деле, как вынос помоев!

Захваченная множеством разноречивых ощущений и догадок, Золотинка не сразу сообразила, что отвечать наследнику, но говорить не пришлось вовсе. Все ответы взял на себя подьячий, оглашая прежние Золотинкины показания. Юлий, потупив взор, слушал, и подьячего слушал, и перевод, потому что старик по правую руку от княжича неукоснительно передразнивал пристойную речь подьячего, столичного жителя, несомненно, тем же болбочущим тарабарским языком, на котором придуривался и сам княжич.