– Горячо ведь, – мило так вру. – А что за мясо?

– Баранина. Отлично идет к пиву.

Киваю, про себя думая, что про шашлык теперь точно можно забыть: баранину я не ем.

Неожиданно до того казавшийся приятным запах кушанья приобретает резкие, отвратительные ноты. Я едва сдерживаю подступившую к горлу тошноту. Память – острая, неотъемлемая от моей сути – стремительным лезвием вонзается в мозг.

Я уже не в задымленной грохочущей беседке, а в деревне. Над головой – пронзительно синее небо, под босыми детскими ногами – щекочущая мягкость травы. Пахнет речкой. Дедушкин дом находится почти на самом берегу. Мне хорошо и весело, как и любому шестилетнему малышу на свежем воздухе.

Слышу знакомый мелодичный посвист. Это дедушка, что-то крепко держа перед собой, шагает в сторону небольшого строеньица, служащего хранилищем разного рода инструментов и кормов для скотины. Люблю деда, он большой и добрый, всегда находит для меня интересные занятия. Бегу за ним, но потом вдруг останавливаюсь, раскрыв рот и выпучив глазенки. Я всегда так делаю, когда меня посещает очередная озорная идея. Хихикаю в кулак. Сменяю бег на крадущуюся, с перебежками, «погоню». Дед не замечает меня: он слишком занят своими взрослыми делами. Я радуюсь, ведь моя задумка – подкрасться сзади и напрыгнуть на него, уцепившись руками за пояс, повиснуть всем телом и завопить.

Скрипит несмазанная дверь санбара (так я называю то самое хранилище, куда уходит дед). Крупная плечистая фигура скрывается в полутемном прямоугольнике дверного проема. Я замираю, жду, пока дедуля оставит в санбаре то, что нес, и выйдет. Но этого не происходит.

Тут странный, незнакомый звук касается моего напряженного слуха. Булькающий, сдавленный, жуткий. По спине моей пробегает противный холодок, но я не двигаюсь с места. Правда, только несколько секунд, потому что звук усиливается, приобретая все новые, более страшные отзвуки. Нездоровое любопытство – то самое, которое толкает и взрослых людей на глупые и опасные поступки, – осторожно, но настойчиво подталкивает меня в спину острыми пальцами. Я делаю шаг к двери, потом еще один, более уверенный. И еще. Звук приближается. К нему примешивается тяжелое дедово дыхание. Пока я испуганно и медленно переставляю ставшие вдруг непослушными ноги, мне кажется, что проходит целая вечность. На самом же деле счет ведется на секунды.

Вот я уже на пороге, заглядываю за темный деревянный косяк. Вижу сначала только дедову спину, но, привыкнув к полумраку, различаю… бешено дергающиеся лапы. Белые, тонкие, с маленькими копытцами. В силу возраста то, что происходит, сначала кажется мне чем-то вроде игры, но звук, это хрипяще-булькающее излияние чувств животного, совсем не говорит о его веселье, скорей наоборот. Некоторые особо громкие всхлипы так походят на человеческие рыдания… Я начинаю мелко дрожать, не понимая своим детским, не искушенным разумом причины. Щеки влажнеют, невольно закушенная нижняя губа – тоже. Рот заполняет вкус соли.

И тут дед поворачивается. Наверное, затем, чтобы запоздало прикрыть дверь. И передо мной предстает то, что он держит в руках. Кудрявое белое тельце совсем молодого барашка с глазами, налитыми кровью и диким, непередаваемым ужасом. Предсмертным ужасом. Из широко разинутого рта на пол срывается крупный шмат окровавленной пены с последним, совсем уже слабым, хрипением. Лапы, до того бешено молотившие воздух, замирают и повисают, как будто принадлежа тряпичной игрушке. Я ощущаю, как что-то теплое, какая-то невидимая пульсирующая волна – душа? Последний выдох? – порывом проносится по моему лицу. И начинаю кричать. Ошарашенный дед все так же стоит, сжимая в руках уже мертвое тело. Лицо его лишено красок. Он в полной растерянности. Когда в моих легких заканчивается воздух, я еще какое-то мгновение не дыша стою с широко распахнутым ртом, ведь душа кричит уже беззвучно, пытаясь выплеснуть обратно в мир то, постигнутое. Страшное. Не имеющее права быть.

А потом меня накрывает темнота.

И из нее постепенно, смазано, почти призрачно начинают выплывать едва узнаваемые образы: темноволосая девчонка, прижимающая губы к бутылке пива, сидящий на корточках парень, окутанный запашистым дымом мангал.

Крепко зажмуриваю, потом вновь раскрываю глаза. Картинка становится более реальной. Конечно, ведь это и есть реальность. Дед уже тринадцать лет как отправился на тот свет, а я… Я больше не кричу и не падаю в обморок при виде трупа. Животных, правда, всегда жалею до слез. Они в этом мире хозяева, настоящие, не чета людям, потому что они искренни в своих желаниях и стремлениях. Они не врут и не изменяют себе, не носят масок. Они не должны умирать. Они – невинны.

Из задумчивости меня выводит легкий тычок в бок. Это Олеська сняла с мангала два самых поджаристых шампура и один протягивает мне. Спрятав пальцы в рукав, принимаю его, хоть есть вовсе не собираюсь. Диск на несколько секунд замолкает, затем взрывает колонки оглушительным барабанным соло. Парень издает ободряющий выкрик и взмахивает руками, пытаясь изобразить «козу». Но пьяное вдрызг тело, потеряв строгий контроль своего постоянного начальника-мозга, действует своевольно, нескоординированно: кончики пальцев задевают колечки шампуров, опрокидывая шашлык прямо в угли. Парень даже не замечает этого, поглощенный бешеными ритмами рока. Олеська же, матерясь всеми известными ей словечками, неловко пытается достать почти потерянное лакомство, но я останавливаю ее. На лице девчонки ясно читаются досада и недоумение.

– Чего тебе? Доставай лучше скорей! Так мы из-за этого дебила без мяса останемся!

Но я, не давая ей отойти, начинаю, наконец, действовать. Шампур, который до этого Олеся успела мне дать, стремительно летит ей же в лицо, блестя острым кончиком. Все происходит настолько быстро, что, когда мое импровизированное оружие вонзается в ярко накрашенный правый глаз девушки, на ее лице все еще играет чертами досада.

Инстинктивно руки подлетают к ране. Между пальцами змеится алая кровь. А я тем временем бросаюсь к кусту малины, вытаскиваю приготовленный топор. Очкарик, не среагировавший на раненую подружку, занесенное над собой лезвие все же увидел и даже на мгновение пришел в себя, что-то забубнил. Но топор обрушился на незащищенное горло одним смертоносным ударом.

Разбивается гортань. Рвутся артерии и вены. Лезвие без труда доходит до позвонков и застревает. Хрипов совсем не слышно из-за грохота ударных и рева гитар. Рывком высвобождаю топор. Кровь пульсирующим фонтаном извергается из сотрясающегося в конвульсиях тела. Полдела сделано.

Лишь сейчас начинаю слышать сдавленные крики Олеси:

– Сашка! Сашка! Помоги!

Полуослепшая, оглушенная обожаемой музыкой, она даже не поняла, что парень практически мертв. На это и был расчет.

В два прыжка подскакиваю к ней, хватаю за шею, сдавливаю. Насмерть перепуганная девчонка пытается вырваться