Это произошло достаточно недавно, примерно за 750 лет до нашей эры, когда греки изобрели первый полноценный фонетический алфавит. У грече­ского алфавита было множество предшественников, например система букв, созданная финикийцами несколькими столетиями ранее, однако в целом лингвисты соглашаются с тем, что именно в греческом алфавите впервые появились знаки для обозначения не только согласных, но и гласных. Греки проанализировали все звуки, или фонемы, применявшиеся в устной речи, и смогли использовать для их отображения всего двадцать четыре символа, что и превратило их алфавит в комплексную и эффективную систему для чтения и письма. Подобная «экономия на символах», пишет Вулф, сократила количество «времени и внимания, требуемых для быстрого распознавания» символов. Тем самым она требовала «меньших ресурсов памяти и систем распознавания». Недавние исследования мозга позволили понять, что для чтения слов, образованных фонетическими символами, требуется зна­чительно меньше ресурсов мозга, чем для интерпретации логограмм или других символов, основанных на картинках24.

Греческий алфавит послужил моделью для большинства последую­щих западных алфавитов, в том числе латинского. Его возникновение стало началом масштабной революции в интеллектуальной истории человече­ства: переход от словесной культуры, в которой обмен знанием происходил в основном в ходе устного общения, к буквенной культуре, в которой основ­ным средством коммуникации и выражения мыслей становится письмо. Это была революция, постепенно изменившая и стиль жизни, и состояние мозга практически каждого жителя Земли. Однако эта трансформация, по крайней мере поначалу, не встретила повсеместного одобрения.

В начале IV века до н. э., когда привычка писать ещё была в новинку и вызывала множество споров, Платон написал диалог «Федр», рассказ о любви, кра­соте и риторике. Главный герой этого произведения, житель Афин, прогули­вается по полям с великим Сократом, а затем они сидят под деревом у ручья и обстоятельно обсуждают множество вопросов. Они говорят и о тонкостях ораторского мастерства, и о природных силах, и о разновидностях сумасше­ствия, и о путешествиях бессмертной души, и, наконец, о внимании к написан­ному слову. «Остаётся разобрать, - говорит Сократ, - подобает ли записывать речи или нет, чем это хорошо, а чем не годится». Федр соглашается с ним, и Сократ начинает рассказывать историю о встрече египетского бога Тевта, изобретателя алфавита, обладавшего множеством талантов, с египетским царём Тамусом.

Тевт описывает Тамусу искусство письма и утверждает, что египтянам должно быть разрешено воспользоваться его благословенностью. Оно, гово­рит он «сделает людей Египта мудрее и улучшит их память» потому что оно «являет собой рецепт для запоминания и мудрости». Тамус с ним не соглаша­ется. Он напоминает богу, что изобретатель не всегда может быть надёжным судьёй при оценке своего изобретения: «Искуснейший Тевт, один способен порождать предметы искусства, а другой - судить, какая в них доля вреда или выгоды для тех, кто будет ими пользоваться. Вот и сейчас ты, отец письмен, из любви к ним придал им прямо противоположное значение». Тамус считает, что если египтяне научатся читать, то «в душах научившихся им [письменам] поселится забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоми­нать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою». Записанное слово - это «средство не для памяти, а для припо­минания. Ты даёшь ученикам мнимую, а не истинную мудрость». Те, кто будут полагаться на чтение, «будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами... они станут мнимомудрыми вместо мудрых».

Очевидно, что Сократ разделяет точку зрения Тамуса. По его словам, обращённым к Федру, лишь «преисполненный простодушия человек» может считать, что запечатлённое в письменах «более надёжно и прочно сохранится на будущее». Слова, написанные «водой» (то есть чернилами), куда хуже, чем «умное слово, впечатавшееся в душу слушающего» в ходе устной беседы. Сократ признаёт, что у записи мыслей есть свои практические преимущества, состоящие, например, в том, чтобы вспоминать что-то нужное в годы «старо­сти - времени забвения», но при этом считает, что зависимость от алфавита изменит мышление человека, причём не в лучшую сторону. Письмо, заме­щающее внутренние воспоминания внешними символами, может привести нас к утрате глубины мышления и не позволит нам достичь интеллектуальной зрелости, ведущей к мудрости и истинному счастью. В отличие от оратора Сократа, Платон был писателем. Можно предпо­ложить, что он разделял беспокойство Сократа относительно того, что чте­ние может сменить запоминание и привести к утрате внутренней глубины. При этом ясно, что он признавал и преимущества написанного слова перед произнесенным. В своем знаменитом и страстном пассаже в конце «Респу­блики», диалога, написанного примерно в то же время, что и «Федр», Платон заставляет Сократа обрушиться на поэзию и объявить о своём желании изгнать поэтов из иде­ального государства. В наши дни мы воспринимаем поэзию как один из при­ёмов литературы и письма, однако во времена Платона дело обстояло совсем иначе. Стихи обычно декламировались, а не записывались, слушались, а не читались. Поэзия представляла собой древнюю традицию устного выражения, основного метода образовательной системы в Греции, и являлась централь­ным элементом всей греческой культуры. Поэзия и литература олицетво­ряли два противостоящих друг другу идеала интеллектуальной жизни. Спор Платона с поэтами, перенесённый в уста Сократа, был связан не со сти­хами как таковыми, а с устной традицией их распространения - традицией, которой следовал не только древний поэт Гомер, но и сам Сократ, - и спосо­бом мышления, который поэзия отражала и развивала. «Устное мышление», писал британский учёный Эрик Хэвлок во вступлении к изданию трудов Пла­тона, было его «главным врагом».

По мнению Хэвлока, Онга и других исследователей античной литературы, в основе критики Платоном поэзии лежала защита новой технологии письма и присущего ей стиля мышления читателей - логичного, строгого и самосто­ятельного. Платон видел, какие огромные интеллектуальные выгоды может принести цивилизации письмо, и эти выгоды были очевидны уже в его соб­ственных написанных трудах. «Философские и аналитические мысли Пла­тона, - пишет Онг, - стали возможными лишь вследствие влияния, которое письмо начало оказывать на наши умственные процессы». Мы видим, что и в «Федре», и в «Республике» разворачиваются споры относительно ценно­сти записанного слова. Можно легко заметить, какое напряжение вызывал переход от культуры, основанной на устном слове, к культуре, основанной на письме. И Платон, и Сократ, каждый по-своему, признавали, что этот пере­ход стал возможен благодаря рукотворному изобретению, алфавиту, и что последствия применения этого инструмента могут оказать значительное влияние на наш язык и образ мышления.

В условиях устной культуры мышлением управляет способность человека к запоминанию. Знание - это то, что вы можете вспомнить, а то что вы можете вспомнить, ограничено тем, что вы можете удержать в памяти28. На протяжении тысячелетий, предшествовавших возникновению письма, язык развивался для того, чтобы помочь человеку удерживать в памяти огромное количество информации и легко обмениваться ею с другими с помощью устного общения. «Серьёзная мысль», пишет Онг, была по необходимости «пере­плетена с системами памяти». Дикция и синтаксис стали более ритмичными, лёгкими для усвоения, а информация кодировалась в виде речевых оборо­тов - которые в наши дни назвали бы «клише» - для того, чтобы упростить процесс запоминания. Знание запоминалось в виде «поэзии» (в терминах Платона). Появился особый класс поэтов-учёных, представ­лявших собой своего рода человеческие машины, интеллектуальные технологии из плоти и крови, чьим предназначением было хранить, запоминать и передавать информацию. Законы, информация о сдел­ках, решения и традиции - всё, что в наши дни было бы задокументировано,- в устных культурах, по словам Хэвлока, «приобретало стихотворную форму» и распространялось с помощью «громкого пения или декламации».