На противоположных позициях стоят инструменталисты, люди, кото­рые, подобно Дэвиду Сарноффу принижают силу технологий, верят в то, что инструменты представляют собой не более чем нейтральные артефакты, все­цело зависящие от сознательных желаний своих владельцев. Инструменты служат нам для того, чтобы достигать наших целей. У самих инструментов никаких целей нет. Инструментализм представляет собой наиболее распро­странённую точку зрения на технологии. Во многом это связано с тем, что мы искренне хотим, чтобы именно эта точка зрения была истинной. Большинство людей не желают даже думать о том, что наши инструменты способны хоть в какой-то степени контролировать нас. «Технология - это технология, - зая­вил известный критик Джеймс Кэрри. I Она представляет собой всего лишь способ передачи информации или перемещения в пространстве и ничего более».

Дебаты между детерминистами и инструменталистами заслуживают боль­шого внимания. У обеих сторон есть сильные аргументы. Если взглянуть на определённую технологию в определённый момент времени, то может пока­заться, что (как полагают инструменталисты) наши инструменты полностью находятся под нашим контролем. Ежедневно каждый из нас принимает созна­тельные решения о том, какие инструменты и каким образом использовать.

Общество в целом принимает определённые решения о том, каким образом применять те или иные технологии. Японцы, пытавшиеся сохранить традици­онную самурайскую культуру, успешно запрещали на протяжении почти двух столетий использование огнестрельного оружия в стране. Некоторые рели­гиозные общины, такие как амиши в Северной Америке9, не пользуются авто­мобилями или другими современными технологиями. Все страны налагают те или иные ограничения на использование определённых инструментов.

Однако если посмотреть на картину с более широкой как исторической, так и социальной точки зрения, взгляды детерминистов обретают почву под ногами. Хотя отдельные люди или общества могут принимать самые разные решения относительно того, какими инструментами пользоваться, это не означает, что мы как биологический вид способны контролировать направле­ние или скорость развития технологического прогресса. Сложно согласиться с тем, что мы «решили» пользоваться географическими картами или часами (как будто у нас был выбор). Ещё сложнее поверить в то, что мы «выбирали» последствия этих технологий, многие из которых, как стало известно позднее, были совершенно неочевидны в момент, когда мы начинали их использовать. «Если опыт совершенного общества и способен чему-то научить нас, - заме­чает политолог Лэнгдон Уиннер, - так это тому, что технологии представляют собой не просто помощника в человеческой деятельности, а мощную силу, меняющую как саму эту деятельность, так и её смысл»13. Мы часто не осознаём тот факт, что многие обычные для нашей жизни вещи движутся по путям, определённым задолго до нашего рождения. И хотя было бы боль­шим преувеличением считать, что технологический прогресс происходит независимо от нас, - принятие и использование инструментов во многом определяется экономическими, политическими и демографическими сообра­жениями, - можно смело сказать, что у прогресса есть своя логика, не всегда совпадающая с намерениями или желаниями создателей или пользователей того или иного инструмента. Иногда наши инструменты делают то, что при­казываем мы - в других случаях мы адаптируемся к их требованиям.

Конфликт между детерминистами и инструменталистами не будет раз­решён никогда. В сущности, это спор о том, как мы воспринимаем окружаю­щую нас природу и что думаем о судьбе человечества. Этот спор касается веры не меньше, чем разума. Однако есть одна вещь, относительно которо детерминисты вполне могут согласиться с инструменталистами: технологиче­ский прогресс способен иногда выступить в роли поворотной точки истории. Новые инструменты для охоты и земледелия привели к значительным изме­нениям - как с точки зрения прироста населения, так и относительно места его проживания или типа его деятельности.

Новые транспортные средства привели к расселению людей и пере­стройке механизмов торговли и предпринимательства. Новые виды воору­жений изменили баланс сил между различными государствами. Другие прорывы, в области медицины, металлургии или физики привели (и про­должают приводить) к огромным изменениям в нашей жизни. По большому счёту, цивилизация приобрела свою нынешнюю форму в результате примене­ния технологий, взятых людьми на вооружение.

Однако гораздо сложнее определить, каким образом технологии, в осо­бенности интеллектуальные, влияют на процесс человеческого мышления. Мы видим продукты человеческого мышления - шедевры искусства, научные открытия, символы, перенесённые на бумагу, но не само мышление. Можно найти множество окаменелых останков, но только не окаменевший разум. «С какой радостью я спокойно и медленно разворачивал бы всю естествен­ную историю интеллекта, - писал Эмерсон в 1841 году, - но разве под силу человеку определить этапы и границы этой сущности?»

Однако в наши дни понемногу завеса тумана, до поры скрывавшая механизмы взаимодействия между технологией и разумом начинает рассеи­ваться. Недавние открытия в области нейропластичности позволяют сделать процессы работы интеллекта более наглядными, определить этапы процесса мышления и его границы. Они говорят нам о том, что инструменты, использованные человеком для под­держки или развития своей нервной системы (веете технологии, которые на протяжении истории влияли на то, как мы ищем, храним и интерпретируем инфор­мацию, на то, как мы помним или забываем), изменили физическую структуру и принципы работы человеческого мозга. Применение этих инструментов усилило одни нервные связи и ослабило другие, расширило одни пути мыш­ления и заставило другие исчезнуть. Нейропластичность обеспечивает недо­стающее звено в нашем понимании того, каким образом информационные медиа и другие интеллектуальные технологии расширяли своё влияние на развитие цивилизации и помогали человеческому сознанию на биологиче­ском уровне на протяжении всей истории его развития.

Мы знаем, что за последние 40 ооо лет базовая структура человеческого мозга не претерпела значимых изменений. Эволюция на генетическом уровне происходит крайне медленно, во всяком случае, в человеческом представлении о времени. Но мы также знаем, что то, как человеческие существа мыслят и действуют, изменилось за эти тысячелетия до неузнава­емости. В своём наблюдении о человечестве в книге 1938 года «Всемирный мозг», Герберт Уэллс отмечал, что «его социальная жизнь и привычки пол­ностью изменились, подверглись пересмотру и переделке, в то время как наследственность практически не менялась со времён Каменного века». Наше нынешнее знание о нейропластичности решает эту головоломку. Между интеллектуальными и поведенческими границами, установленными нашим генетическим кодом, проходит широкая дорога и у штурвала мы. Через то что мы делаем и как мы это делаем, мгновение за мгновением, день за днём, сознательно и бессознательно, мы видоизменяем химические процессы, про­исходящие в наших синапсах, и изменяем свои мозги. И когда мы передаём свои привычки мышления нашим детям, через примеры, нравоучения, сред­ства массовой информации, мы также передаём и модификации в структуре наших мозгов.

Хотя плоды трудов нашего серого вещества нельзя изучить с помощью археологических инструментов, мы не только можем предположить, что при­менение интеллектуальных технологий придало и изменило синаптические связи в наших головах, но точно знаем, что это именно так. Каждый повто­ряющийся опыт влияет на наши синапсы; постоянное использование инстру­ментов, расширяющих или дополняющих нашу нервную систему, должно закрепляться, и даже если мы не можем физически задокументировать изменения в мышлении человека, происходившие в отдалённом прошлом, мы можем использовать их отпечатки в настоящем. К примеру, мы замечаем вполне очевидные примеры постоянного процесса регенерации и дегенера­ции мозга человека в ситуациях, когда слепой человек учится азбуке Брайля. В сущности, эта азбука и есть технология или информационное средство коммуникации.