Внезапно Вера оказалась прямо передо мной и сунула мне под нос руку:

– Смотри, красный лак, а сверху – серебряный, как будто ободранный слой. Уматно, да?

Я зажмурилась на секунду, а когда открыла глаза, Веры уже не было.

– Все игрушки, вся косметика – вот, как раньше, – продолжала тетя Оля.

Мне хотелось провалиться. На столике перед зеркалом – пузырьки с высохшим лаком, расческа с несколькими волосками. В уголке приткнулась наша полароидная фотография: стоим в обнимку, нам по десять. Фото с моего дня рождения, вспышка выхватывает куст шиповника на заднем плане. Одинаковые лосины, лица – счастливые и красные.

Наши с тетей Олей глаза встретились в зеркале, и я, не успев защититься, прочитала: она заходит в комнату дочери и плачет, плачет. Слезы затапливают комнату, и я тону в них, хватаю воздух ртом, но воздух здесь – вода, она попадает в легкие.

Резкий дверной звонок вытащил меня из морока, и я закашлялась. Тетя Оля, не обратив на это внимания, пошла открывать.

– Сашенька, иди сюда, – ласково позвала она из прихожей.

Держась за стену, я вышла из комнаты.

– Смотри, вот Витенька Круглов, ты же помнишь его? Приходит каждую неделю, умничка.

Витенька кивнул, как будто мы с ним не знакомы, поднял с пола сумки и пошел в кухню. Я двинулась следом, недоумевая, почему наш одноклассник, с которым мы разве что перекидывались остротами на перемене, приходит к тете Оле.

На кухне Круглов выкладывал продукты. Тетя Оля порхала вокруг и щебетала, будто она была подростком, а Круглов – ее поклонником. Как хорошо, как замечательно, что Витенька зашел именно тогда, когда здесь Сашенька, ведь вы так давно не виделись. Круглов молчал и хмуро выгружал пакеты, будто выполнял требующую высокой концентрации работу.

Потом он выслушал порцию благодарностей от тети Оли и попрощался. Он называл ее Ольгой Николаевной.

Она порой ненадолго выныривала из безумия, и тогда уголки ее губ ползли вниз, а лицо становилось похожим на плачущую маску. Но безумие возвращалось, и взгляд делался рассеянно-счастливым. Было невозможно наблюдать за этими преображениями. Поэтому я, сославшись на то, что меня ждет отец, стала собираться и выскользнула в дверь следом за Кругловым. Тетя Оля стояла в дверях и наблюдала, как мы спускаемся вниз.

Круглов по-прежнему хмурился, не понять – плохое настроение или разозлился, что я застала доставку продуктов. Я не могла поймать его взгляд, поэтому, задавая вопросы, увязалась следом.

– Носишь ей еду?

– Она ж сумасшедшая, не заметила? Раньше давали деньги, но она ничего не покупала. Она их Верке на учебу откладывала. В ее шкаф прятала. Мы потом поняли, стали продуктами давать, – он рассказывал ровно и невозмутимо. – Девчонки приходили к ней убираться, теперь у всех дети, некогда. Наняли уборщицу. На работе ее пока держат, мы с начальником поговорили, иначе совсем бы съехала. – Он покрутил рукой в воздухе. – Но работает, говорят, нормально. Только вот…

Я растерялась.

– Какие девчонки убирались?

Он впервые посмотрел на меня:

– Наши из класса. Ленка Степанова, Катя, да все по очереди.

Я молчала. Я была лучшей подругой Веры, но ее матери помогали чужие люди. Я все еще не могла поймать взгляд Круглова и прочитать, знает ли он что-нибудь о смерти Веры.

– Ольга Николаевна же в дурке пролежала полгода.

– Когда?

– Да почти сразу, как ты уехала.

– Не вылечили?

– Как видишь. Сказали, что острое состояние сняли, что не опасна и может работать. Как сама-то? – спросил он.

Раздражение от моего неожиданного появления отпустило его. Я пожала плечами:

– Нормально.

– В Питере, говорят, живешь? Чем занимаешься?

– Пишу сценарии.

Круглов впервые заинтересовался:

– Да ладно? Настоящие? Для фильмов?

– Для ужасов. Страшная дрянь получается, – сказала я дежурную шутку номер три.

Он рассмеялся и расслабился. И стал похож на Круглова, каким я его помнила.

– А я ужастики постоянно смотрю. Ни разу не видел твоей фамилии.

– Я пишу под псевдонимами.

– А я вот рыбой торгую.

– На рынке? – не поняла я.

– Да нет, магазин держу. Закупаю, продаю. Единственный в Гордееве магазин со свежей рыбой. – По тому, как он произнес это, стало понятно, что он гордится.

Мы как раз подошли к магазинчикам на краю центральной площади. Обшитые вагонкой, они были бы похожи на стоявшие в ряд бани, если бы не вывески: «Цветы», «Молочные продукты», «Конфеты», «Свежая рыба».

Мы поднялись по деревянным, плохо подогнанным ступенькам «Свежей рыбы». В углу за прилавком сидела продавщица в белоснежной косынке и клеенчатом переднике. Как только мы появились, она спрятала в карман телефон, вскочила и стала ворошить лед на витрине. Рыбины смотрели мертвыми глазами.

Витя зашел за прилавок, вытащил из-под него тетрадь и стал листать. Судя по замусоленности, товарная книга. Магазинчик был чистенький, хотя рыба не выглядела только что выловленной. Наверное, размораживают.

– Лосось заканчивается, – сказала продавщица.

Витя кивнул. Его телефон зазвонил, он приложил его к уху, выслушал, сказал «понял» и «сейчас буду». Когда мы вышли из вагончика, Круглов, немного поколебавшись, сообщил:

– Мы тут, это. Школа встречу выпускников делает. Все выпуски с девяносто пятого по двухтысячный. Придешь?

Я не отвечала, потому что пыталась поймать Витин взгляд и прочитать его. Но глаза Круглова не задерживались ни на чем. Едва я собиралась прочитать, как он отводил их. Его взгляд блуждал по мне, площади и прохожим. Выглядело это довольно нервически, и я почувствовала, что мои глаза тоже забегали, засуетились. Всегда так, начинаю копировать кого-то.

– Д-да, – ответила я, чуть запнувшись. – Когда?

– В эту субботу в школе. В три собираемся. Сначала линейка, потом попойка. Приходи, если хочешь. Могу добавить тебя в список. Я в оргкомитете.

Я кивнула.

– Слушай, еще. Похороны послезавтра.

Я молча сглотнула ком в горле.

– Мы хотели отменить встречу, когда узнали, но деньги уже потратили. И, кто не в Гордееве, билеты купили. Сложно, в общем. – Он поджал губы. – С похорон на гулянку, получается.

Телефон опять затренькал, Круглов принял вызов и слушал, что ему говорили, все больше и больше хмурясь, пока на лбу не проявилась глубокая поперечная морщина. Потом сказал:

– Сейчас буду. – И нажал отбой. – Мне идти надо. Волонтерю у наших поисковиков. Дети ушли в лес и пропали. Будем искать.