Клер очнулась, будто ото сна. Несколько мгновений она моргала и растерянно озиралась на ряды книг на полках. Где она все это прочла? Когда? Зачем? От истории веяло могильным холодом, кровью и ароматом кладбищенских роз. Она не хотела этого вспоминать. Холод статуй в склепе, колыхание гондолы на холодной воде канала, в котором ютятся русалки, целующаяся пара в фельце, дама подставляет кавалеру руку, и он режет ее ладонь стилетом, чтобы тут же прильнуть губами к ране.

Все это бред в стиле маркиза де Сада или лорда Байрона, ставшего вампиром. Так почему же ее тревожит все это? Почему странные сюжеты преследуют ее, как галлюцинации? Ведь никто не заказывал ей рисунки к подобным историям. Иначе она бы непременно запомнила.

Клер обработала порез глицерином, но он все равно сильно болел. Кровь испачкала ее любимый топ. На коже остался тонкий шрам чуть повыше запястья. Шрамы – это так некрасиво. Порез можно заклеить пластырем, но изогнутая белая полоска на месте зарубцевавшейся раны выглядит совсем уж непривлекательно. Кажется, Шанна говорила что-то о том, что шрамы легко можно вывести лазером. Себе подруга выводила только надоевшие татуировки, но вроде бы удачно. Клер внимательно посмотрела на безобразную полосу с рваными краями.

Как уязвима плоть! Как легко изуродовать ее прикосновением лезвия. Даже если человек совершенен, как статуя, в отличие от статуи он непрочен. Достаточно всего лишь поводить по коже лезвием, и от красоты не останется и следа.

Возможно, существо в зеркале было право. Она должна дорожить своей красотой, как некой хрупкой драгоценностью, которую очень легко уничтожить. Когда красота есть, ее не слишком ценишь, потому что к ней привыкаешь, но угроза того, что можешь лишиться ее, вдруг приводит к панике. Только в этом случае осознаешь, как она тебе важна. Красота лица. Красота тела. Красота нетронутой плоти.

Изуродованное существо в зеркале всего этого было напрочь лишено. Если оно вообще существовало. Может, обожженное и изрезанное лицо – это всего лишь плод богатой фантазии Клер? А как быть с приятным юношеским лицом, которое иногда смотрело на нее из того же зеркала. Оно словно стало заложником другого, уродливого создания. Оно манило и ждало.

Клер вдруг вспомнился рассказ про Джекила и Хайда. Могут ли красота и уродство быть всего лишь двумя ипостасями одного и того же создания? В английской литературе – да. Но в жизни? Вернее, в смутных видениях?

Клер побросала в розовую косметичку, служащую ей футляром, свои кисти и карандаши и вдруг заметила сверкнувший среди них острый предмет. Лезвие! Откуда оно здесь? Она не помнила, чтобы когда-либо в жизни имела что-то такое. Это явно не мастихин, а вполне острый нож. Тонкий заточенный стилет с резной рукояткой. В жизни Клер видела нечто подобное впервые, но во снах…

Она вынула предмет из сумочки осторожно и бережно, как будто он был живой змеей, способной ужалить. Кто, кто, а она уж помнила, как может ожечь лезвие, к которому неосторожно прикоснулся голыми руками. Сильнее, чем крапива или горящий огонь. Клер боялась, что ее пальцы соскользнут с рукояти, как по гладкому льду. У лезвия действительно был какой-то льдистый суровый оттенок, как будто это и не нож вовсе, а осколок айсберга.

Вещь была явно старинной, как экспонат или реликт, позаимствованный из какого-либо музея. Только он удивительно хорошо сохранился. Стилет был еще новее и чище, чем товар, только что поступивший в магазин. Клер невольно засмотрелась на свое отражение в сверкающем лезвии. Как красиво! И как легко этим же лезвием всю красоту сокрушить!

Ее вдруг пронзило странное извращенное желание. Порезаться! Просто взять и полоснуть лезвием по коже так, чтобы выступила кровь. Это было жутко, неприятно и в то же время невероятно соблазнительно. Снова почувствовать щиплющее жжение в коже. Снова увидеть, как выступают капельки крови, будто роса на цветке. Желание было таким страстным, что Клер едва удержалась.

Ее словно прожгло изнутри. Мысль нанести себе какую-то рану или увечье стала почти наваждением.

Клер будто спала на ходу. Разве могут разумному человеку в голову прийти подобные мысли? Надо думать рационально. В конце концов, она взрослый человек с рафинированным вкусом и приятными манерами. Так откуда же в ней взялась эта тяга к крови, к смерти, к насилию? И самое главное – к саморазрушению. Почему мысль порезать себя начала казаться ей куда более соблазнительной, чем нарисовать что-то кистью на холсте или подкрасить губы дорогой помадой.

Все это было так необычно. Как во сне, она поднесла лезвие к собственной коже чуть пониже локтя и аккуратно провела им тонкую линию поперек руки. Боль тут же защипала, как тлеющие на руке угольки, но ощущение все равно было каким-то завораживающим. Лезвие чертило тонкий аккуратный рисунок. Такого нельзя было повторить на бумаге или холсте. Это искусство требовало в качестве полотна исключительно живой плоти. Уникальное искусство. Клер не могла оторвать глаз от тонкой раны, тут же налившейся алым цветом. Этот порез казался линией совершенства. Абсолютно идеальная черта на совершенном полотне ее лилейной кожи.

В этот раз порез не показался ей раскрывающимся, как жадные губы. Он был словно прямая дорога, уносящая ее в лабиринт воспоминаний. Клер видела кровоточащие черные свечи, ножи, мертвые женские тела на столе и кого-то стоящего над ними, кого-то в камзоле. Видела собственные ладони, исколотые шипами роз, и складки собственного подвенечного платья. Слышала вопрос:

– Зачем ты сюда пришла?

И тут же пренебрежительное:

– Ну ладно, раз уж пришла, оставайся! Смотри! Это будет и твоим промыслом когда-нибудь…

И скальпель в его руке опустился на грудь мертвой женщины. Манжеты окрасились кровью.

Окровавленные губы целовали Клер, и она чувствовала этот поцелуй. Он был и сладким, и жутким одновременно. Словно в губы пытается заползти змея, а не чей-то кровоточащий язык.

Ей виделись могилы и черви. Мраморные статуи и растерзанные трупы. Втоптанные в землю цветы и золотые монеты. Она ощущала, как сидит за изысканным столом, но ест плоть и червей. Ей доставляли удовольствие целующие ее губы, но было страшно от вида ран на этих губах.

Клер опомнилась только спустя несколько минут. Кровавые струйки уже стали такими густыми, что окрасили всю руку. Кровь закапала на ковер. Клер зажала рану пальцами, и они тут же окрасились в алый цвет.

Какая сильная боль! Странно, что болевые ощущения пришли только сейчас. Когда наносила порез, почти ничего не чувствовала. Так люди делают что-то в трансе или под воздействием гипноза. А потом наступает болезненное пробуждение.

Сейчас боль пульсировала в руке, как отдельное от тела живое существо, которое присосалось к тебе и требует страданий. Клер не помнила, куда дела аптечку с бинтами и мазями. Она схватила первое полотенце в ванной, чтобы наскоро обмотать им руку, но ее взгляд уперся в зеркало.

Вернее, нечто из зеркала перехватило ее взгляд. Нечто, что обитало в зеркале. Клер ахнула и уперлась руками в края раковины. Кровь продолжала течь по руке, а ее пальцы судорожно вцепились в мраморный бордюр. Ногти стали красными от крови, боль прожигала насквозь, но сознание горело сильнее.